На телепатических сеансах он не знает ни одной фамилии. «Затем Алоиз предложил всем написать вопросы, относящиеся к будущему, вложить записку в конверт и заклеить его. Эти плотно заклеенные конверты Алоиз собрал в корзинку и передал Оскару. Все происходило при ярком освещении. Оскар перемешал конверты и, не вскрывая, стал перебирать их большими белыми руками… Он взял конверт, ощупал его, „увидел“.
— Теперь я вижу, — возвестил он, — человека лет пятидесяти, бледно-смуглого. Фамилия его начинается на „Д“ или на „Т“. У меня такое чувство, что человек этот не слишком крепкого здоровья. Он страдает желудком.
Оскар открыл глаза, длинным указательным пальцем с перстнем ткнул в одного из присутствующих и воскликнул:
— Это - Вы!
Лицо господина Тишлера еще сильнее побледнело, но он сделал слабую попытку пошутить.
— Верно. Я иногда принимаю соду.
…Оскар и глазом не моргнул.
— Вы спрашивали о своем будущем? — продолжал он. — У меня есть для Вас ответ. Но это неприятный ответ, и я не знаю, какая Вам польза, оттого что Вы его узнаете. Хотите, чтобы я сказал?
Его синие глаза испытующе впились в глаза Тишлера, который старался отвести свой взгляд…
— Выкладывайте Вашу мудрость, — нетерпеливо заявил господин Тишлер.
Оскар откинул голову, закрыл глаза.
— Я вижу, что будет через десять лет. Десять лет, считая с нынешнего дня. Я вижу что-то вроде леса. Между деревьями — камни. Это могильные памятники. А, это кладбище Вальдфридгоф. Я вижу один памятник. Не слишком богатый. И надпись простая. Буквы стерты, но прочесть приблизительно можно. Там написано:
„Антон Тишлер“ или что-то в этом роде.
После короткой, зловещей паузы добавил:
— Памятник уже не новый, он несколько обветшал.
Оскар опять закрыл глаза.
…Тишлер воскликнул:
— Все это вздор. Никогда я не позволю хоронить себя в Берлине.
Об этом и речи быть не может.
Однако Оскар возразил с изысканной вежливостью:
— Может быть, это будет зависеть не только от Вас. Я предсказываю лишь то, что мне открывают силы, более могущественные, чем Вы и я…»
На самом деле по ходу романа г-н Тишлер умирает — застрелился, и его хоронят в Берлине на кладбище Вальдфридгоф, точно так же, как говорил Оскар.
Ясновидение приходит к нему таким образом: «Он закрывает глаза, погружается в себя. Удача! Вот оно. Оскар чувствует в груди едва ощутимое движение, точно разрывается шелковая ткань. Медленно открывает глаза… и начинает говорить видение».
Он знакомится с Кэтэ, о которой я тебе выписал отрывок из немецкого текста, где Оскар гипнотизирует ее брата Пауля и тот вертится вместе с вертящейся дверью. Вот Оскар знакомится с ней: «Но даже радость, которую ему доставила покупка, ненадолго отвлекала его от мыслей о Кэтэ Зеверин. У него возникло яростное желание овладеть этой женщиной, этой машинисткой Кэтэ. Она Должна принадлежать ему душой и телом. Он должен поймать ее в свои сети. Разве это дар — это не один из видов искусства, которым обладают „ловцы человеков“? Оскар хочет доказать самому себе, что его искусство „ловить человеков“ не пострадало от всех трюков и обманов, которые его вынуждают применять, чтобы воздействовать на людей… Вдруг, неизвестно почему, его охватывает безрассудное и неодолимое желание взять эту девушку, обладать ею целиком, безраздельно, душой ее и телом. Желание это безмерно, он перед ним совершенно бессилен… Потом протянул к ней свои белые, мясистые, холодные, грубые руки. Его кольцо — новое, с большим камнем, врезалось ей в тело и причинило боль. Со страхом, отвращением, болью и блаженством отдалась она его объятию, которым он раздавил все возражения ее премудрого брата Пауля…»
Она (Кэтэ) осталась беременной от Оскара. В основном такими путями, видимо, он завоевывал женщин, а их у него было много. Оскар говорит Кэтэ: «Задача моя нелегка, современный мир не желает признать, что на свете существует что-либо, кроме грубой, пошлой материальности. Тот, кто считает своей миссией пробудить веру в духовное начало, в идею, которая не воспринимается непосредственно нашими органами чувств, то не имеет права отступать даже перед грубыми способами воздействия, он должен о каждом своем успехе возвещать громогласно… Рассудок Кэтэ противится этим доводам. Но ею опять медленно овладевает то сладостное, хмельное оцепенение, которое она испытала в первый раз, когда работала с ним…»
Когда читаешь роман Фейхтвангера, ясно чувствуется, что автор этой книги сам безраздельно верит в силу телепатии и ясновидения (в парапсихологию). Между прочим, в современном мире — это единственный роман, где идет речь о парапсихологии в таком широком плане. Это похвально. Конечно, может быть, и еще существуют подобные романы, но они пока нам недоступны. Когда Гитлер пришел к власти, он действительно учредил академию оккультных наук, и для того, чтобы Оскара назначить президентом этой академии, произвели его в доктора наук, произвели торжественно, в одном из старейших университетов Германии, т. е. в Гейдельбергском университете. А Оскар имеет лишь четырехклассное образование, ибо его за неуспеваемость выгнали в четвертом классе. Вот так производились люди в доктора наук.
Сегодня, т. е. 18 марта, я получил твое письмо от 14-го. Спасибо. Такие твои письма исцеляют меня, подымают из гроба. Когда я читаю именно такие письма, загорается внутренний огонек, проходят даже физические недуги. Я чересчур нервный, для меня колоссальную роль играет настроение. После этого письма я словно молодой, жизнерадостный, забываю все свои неудачи. Дай поцелую тебя, моя спасительница, моя богиня! Ведь на свете нет никого, кто бы меня мог обрадовать и исцелить так, как умеешь делать это ты. Каждый раз я с великим наслаждением вспоминаю те дни, когда мы были вдвоем. Благодарю тебя еще, еще и еще раз! Меня тоже очень волнует то состояние, в котором живут твоя мама и В. Э. Конечно, научно работать при такой обстановке и в дыму невозможно. Хорошо было бы, если бы тебе удалось (или В. Э. и твоей маме) продать дом в Каунасе и купить в Вильнюсе. Дай Бог тому!
С реабилитацией В. Э. опять затянулось, жаль. Скажи, может, ему лучше приехать в Москву, чтобы ускорить разбор дела?
Наташенька! Напрасно ты торопилась с черным материалом. Ну, что ж, теперь, когда юбка готова, нечего делать. Завтра же пойду искать черные бусы, чтобы они годились и на четки, для созерцания. Никаких денег не смей посылать. Я их куплю, пусть они будут подарком от меня. Я очень рад, если тебе удастся поехать в Польшу в научную командировку. Откровенно говоря, твоя работа в музее больше мне нравится, чем работа в архиве, в смысле самостоятельности, это имеет огромное значение для научной деятельности. Но беда в том, что Тракай находится у черта на рогах (слишком уж периферия), тебе, бедной, приходится заниматься научной, административной и хозяйственной работой. Старайся найти помощника хотя бы с последнего курса университета. Очень печально, что та девушка читает мои письма; если конверт был сильно намазан, то определенно она открывала его. Все мои конверты стандартные и заклеиваю их слюной, так что никак помазанными они не могут быть. Будь осторожна; если это простое любопытство, то еще полбеды, а если имеет какую-либо цель, то уже хуже. Я привык (приучен) к последнему. Может, лучше мне писать прямо на музейный адрес?
Я до сих пор не могу получить ответа из Ленинграда, уж слишком затягивают с формальностями. Мои московские друзья, которые работают в Институте востоковедения, советуют, чтобы я остался в Москве; они уже поговорили с заместителем директора Института китаеведения профессором Ошаниным, и мне сегодня пришлось явиться туда, т. е. к Ошанину. После продолжительной беседы он мне дал анкету (личный листок по учету кадров) и бланк для автобиографии. Я, конечно, взял их, но подал телеграмму в Ленинград. Посмотрим, чем кончится. Ты же знаешь, как трудно делать (у нас) что-нибудь до конца. Бесконечные бюрократические препятствия и формальности. Пока ничего определенного, все это действует на нервы. Здоровье после ночи 14 марта не совсем хорошее, но сегодня твое письмо принесло мне силу и здоровье. Спасибо тебе, моя богиня!
