Дети М.С. Севастьяновой от разных браков: Женя, Сережа, Марина Оленины (начало 1913 года, Москва); Алла, Котя и Тиса Севастьяновы и Степа Балашов (сентябрь 1915 года)

А дальше – интересная деталь:

«Всегда хорошо сплоченные, организованные, инициативные евреи стали открывать общественные столовые для еврейского населения, где подкармливали и русских. Приготовляли, как говорится, ни Бог весть что, но вполне приемлемое после почти несъедобной государственной дуранды. Готовили чаще всего форшмаки из селедки и супы на рыбьих, тоже вероятно селедочных, головах».

А что же городские партийные власти со своей политэкономией?..

«Они стали разрешать самим жителям поездки в провинцию, где можно было раздобыть муки, пшена, а если повезет- гречихи, мяса, творога, масла… Для таких поездок организовывались специальные продовольственные эшелоны, в которые можно было попасть строго по специальному документу, так называемой провизионке. Они выдавались только на одно лицо с указанием фамилии, имени и отчества и, кажется, с указанием года рождения и наименования организации, выдавшей провизионку».

В этом забытом слове слышится что-то родное… За ним – привычные картины. Да все те же «колбасные» поезда, автобусы… Только ездили, и сейчас еще ездят, не из столицы в провинцию, а наоборот.

«Эшелоны обычно формировались из дачных железнодорожных вагонов, реже – из товарных, оборудованных нарами. Места, конечно, не были нумерованы и брались «с боем», народу набивалось «до отказа» и нужно было считать за удачу, если удавалось занять третью багажную полку. Обычно объединялись парами или по трое, чтобы пробиться при посадке занять места поприличнее и чтобы оберегать вещи от многочисленных воров».

Описывать подробности таких экспедиций – значит вступать в соперничество с М.М.Зощенко, что бессмысленно. Его гражданин, который спал в обнимку с чемоданом и даже ходил с ним в уборную, показал относительность всяких предосторожностей и тотальное торжество воровства: чемодан все-таки украли, когда герой кинулся спасать стягиваемые с ног сапоги.

«Когда продовольственный эшелон возвращался в Петроград, провизионки повально проверяли, сверяя с документами, – так «вылавливали» спекулянтов и тех, кто ехал по чужой провизионке.

Рядовым питерским жителям провизионок не выдавали, но, конечно, находились «обходные пути»: по знакомству или «за мзду». Чаще всего приходилось ездить под чужой фамилией. Если при проверке обнаруживался подлог, продукты отбирали, а человека арестовывали до выяснения личности».

Так экономика доказывала, что она политическая.

А как же оперная певица Аллина, дочь потомственного почетного гражданина? Оказывается, и она ездила в Бежецк по чужим провизионкам.

«Приходилось заучивать все данные провизионки, а иногда и какие-то побочные сведения о человеке, по документам которого ехали. Приходилось и одеваться в поездку под стать личности, указанной в документе.

Воспоминания об этих поездках сохранили смешные и печальные случаи. Сереже (ее спутнику), как инвалиду с одной ногой, было трудно слезать со второй и третьей полок. Он больше смотрел за вещами и чтобы не заняли мамино место, когда она отлучалась: то на остановках – купить пирожков, добыть кипятку, то по естественной надобности, то на верхней полке становилось душно. Мама была в юбке; так что однажды сидящие внизу мужики крикнули ей: «Перестань шастать туцы – сюды, надоело твою панораму глядеть!»

Другой раз мама с перрона, наслушавшись народного говора, закричала Сереже в окошко вагона: «Говори скорее, с чем тебе пирожки? С кашам или с грибам?»

Семейную хронику расцвечивает воспоминание о целой бараньей туше.

«…Но везти ее было не в чем – ни мешка, ни рогожи. Все же удалось купить мешок. Когда дома извлекли тушу, она, к общему огорчению и даже ужасу, оказалась коричнево-грязного цвета. Выяснилось, что мешок был из-под цикория. В большом оцинкованном корыте старались отмыть жирную баранью тушу, да не тут-то было, до товарного вида баран не отмывался, и намерение Сережи «спекульнуть» на редком товаре, чтобы хоть частично оправдать расходы на поездку, оказалось невыполнимыми. К общему семейному удовольствию злополучного барана пришлось съесть самим».

Один из самых популярных продуктов – яйца – также присутствует в семейной истории.

Оперный певец Степан Васильевич Балашов. На обороте фотографии Мария Сергеевна написала: «9/22 декабря, 1921, г. Петроград. Снят в память 10-летия нашей свадьбы…»

Мария Сергеевна Оленина (Севастьянова), оперная певица (колоратурное сопрано). Сезон 1909- 1910годов

«Как-то маме повезло купить две или три сотни яиц, которые она бережно уложила в плетеную корзину размером с небольшой чемодан. Всю трудную дорогу мама оберегала корзину и, когда в Петрограде на вокзале наняла мужика, попросила быть особенно осторожным именно с нею. Мужик же, дойдя до трамвайной остановки, сбросил тяжелые веши и, отдуваясь, оперся коленом как раз на злополучную корзину. И тут с криком: «Осторожно, яйца!», мама непроизвольно дернула ногой в сторону мужика и нечаянно ударила его по «причинному месту», отчего бедный взвыл и стал материться! Мама стала извиняться и с трудом уломала, чтобы он ее не бросал, а, как обешал, довез до дома».

В этой сценке есть что-то опереточное. Что хоть как-то роднит ее с профессией героини. Отсюда уже рукой подать к другим артистам – мира животных: кошкам. Невозможно говорить об Аллиной, не упоминая этих великих четвероногих виртуозов. Любой пустяк, всякая ерунда: скомканная бумажка, скорлупка, орех – превращается под их лапами в предмет игры. Достаточно взглянуть на пробежку какой-нибудь полосатой-усатой за бабочкой, как вспоминаются Пеле и Яшин в свой звездный час. Да что там! – батман Улановой и трепетанье ножки Семеновой.

Так вот:

«Нас одолели крысы. Надо было искать кошку, что оказалось не просто, так как за послереволюционные годы почти всех собак и кошек горожане съели.

Наконец, кто-то из знакомых удружил, и мама купила за миллион рублей котенка трехцветной масти (по народному поверию – счастливой), которого за его кругленькое брюшко назвали Пузатиком, но, оказалось, что это Пузатиха.

К нашему огорчению, она мирно уживалась со все более наглевшими крысами, по 15 – 20 штук за раз вылезавшими по вечерам на кухню.

Через некоторое время я и Тиса подобрали тоже трехцветного котенка, которого соседи выкинули из окна пятого этажа; и этот котенок оказался кошечкой с прелестной хорошенькой мордочкой, чем-то напоминавшей маме дочь Марину, за что кошечка и была наречена Мариной.

Со временем Пузатик и Марина народили столько котят, что кошки стали одолевать нас пуще крыс. Лишь лет через восемь – десять нам удалось избавиться, вернее – почти избавиться от наших кошек; мы отыскали женщину, которая собирала бездомных кошек и получала дотацию от общества охраны и защиты животных. И умолили взять наших кошек к себе. Было это уже где-то в середине тридцатых годов. Но кошку Марину, которую за почтенный возраст стали называть Старухой, мама не отдала».

М.С. Севастьянова. 9 января 1913 года, Москва