— Паукообразные движения одичавших девочек-маугли очень напоминают движения персонажа Линды Блэр из «Экзорциста», точнее, из режиссерской версии Уильяма Фридкина.

— Вы удивитесь, но никаких спецэффектов не использовалось в этих сценах. На локти и колени девочек надевались специальные крепления, которые ограничивали их движения.

— Понимаешь, что небылица, а все равно страшно. А чего вы сами боялись в детстве?

— Кушетка, на которой я спал, стояла у ног кровати, на которой спала моя бабушка. Из окна слышались звуки проезжавших машин, по потолку пробегали тени. Я представлял себе разных людей, которые хотят причинить мне зло. Подходил к окну и, ежась от страха, воображал, что человек, выходящий из автобуса или легкового автомобиля, направляется к нашему дому. Он поднимается по лестнице, лестница скрипит, он берется за ручку двери, пытается ее открыть. С колотящимся сердцем я прыгал на кушетку и замирал. К 12 годам в моей башке уже сформировалась матрица страха. Уже потом я отсматривал сотни фильмов ужаса, и они укладывались на полочки жанров и субжанров. Но, подчеркиваю, основные коды уже засели в голове с подросткового возраста.

— А чего вы сейчас больше всего боитесь?

— Реальной жизни. Когда моих дочек и жены нет поблизости, в голову лезут всякие страшные мысли. Я неуютно себя чувствую в одиночестве. Меня легко напугать. Я очень боюсь также политиков и правительства.

— Что для вас в творческом плане важнее — воспоминания и комплексы детства или знание мировой культуры хоррора?

— Детские сказки, которые нам читали бабушки и родители, содержат в себе сильнейший компонент страха. У каждого народа есть сказки-страшилки. И даже если сказка со счастливым концом, в ней обязательно есть недобрые, страшные персонажи. Без этого нет сказочного драйва, нет конфликта, который лежит в основе любого литературного произведения. Сказки являлись в древности частью более широкого понятия — устной культуры наряду с легендами и мифами. Просто дети постепенно выделились как самая благодарная аудитория.

— Почему?

— В голове ребенка нет четкой демаркационной линии между правдой и вымыслом, которая определяет сознание взрослого. В этом смысле ребенок — самая благодарная аудитория для сказок и ужастиков.

— Почему у вас в фильмах дети почти всегда такие злобные и жестокие?

— Это, по сути, отражение очень неправильного мироустройства. Мы сами виноваты, что у нас такие дети. Мы смотримся в наших детей, как в зеркало.

— Критики отмечают, что на вас заметно повлияли азиатские фильмы ужасов.

— Но прежде я открыл для себя Марио Бава, итальянского пионера хоррора. В 1966 году он снял любопытный готический ужастик «Убивай, детка, убивай», образы которого сильно повлияли на новеллу Феллини «Тоби Дэммит» (в киноальманахе «Три шага в бреду» по произведениям Эдгара Аллана По). Я не люблю лобовое кино. Мне кажется, фантазией, метафорой можно рассказать о политике и социуме гораздо больше, чем следуя реалистической формуле. «Лабиринт Фавна» говорит о фашизме важные вещи, притом что это страшная сказка с чудовищами. Борхес говорил, что сказка — древнейшая форма сюжета. Романная форма появилась гораздо позже. Древние греки придумали целый пантеон богов и героев. И все для того, чтобы получше разобраться в человеческой природе. «Мама» начинается как хоррор, а заканчивается как сказка. Так же мы сделали и в «Приюте», который заканчивается вполне поэтически, в духе «Питера Пэна».

— Когда вы приступаете к новому проекту, сразу же закладываете «пугательный» эффект?

— Нет, для меня это не главное. Главное — интересная история. То, что вы называете «пугательным» эффектом, носит временный характер. Обратите внимание, фильмов ужасов страшатся только современники. Когда смотришь хоррор 30—40-х годов, практически не страшно. Я иногда беру своих дочек на просмотры старых фильмов ужасов, которые организует архивный отдел Киноакадемии. Когда Борис Карлофф в первом «Франкенштейне» входил в кадр, зрители 30—40-х годов визжали от страха и выбегали из кинозала. Мы же только снисходительно улыбаемся. Мои девочки очень полюбили жаброчеловека из «Чудовища из Черной лагуны», который по идее должен пугать. Но сейчас он только забавляет. Ужас сродни юмору и эротизму. Представление о них меняется со сменой каждого поколения, границы дозволенного отодвигаются, а художественные приемы обновляются.

— Почему на фильмах ужасов публика часто смеется? Защитная реакция?

— Особенности индивидуального восприятия. На самых страшных сценах половина аудитории вжимается от страха в кресла, а другая половина истерически хохочет. Смех вытесняет страх. Такая же контрастная реакция на юмор. Соленая шутка способна разгневать часть аудитории, в то время как другая будет смеяться до упаду. Между реакциями на ужас, как и юмор, очень тонкая и размытая граница.

— У вас столько новых проектов! Надеетесь все их реализовать?

— Из почти готовых — «Тихоокеанский рубеж» про морских монстров, угрожающих человечеству. Он выходит летом. Затем приступаю к хоррору «Багровый пик». Что определенно — ремейк «Франкенштейна». Его будет играть Даг Джонс, которого вы видели в моих фильмах. Все остальное — домыслы блогеров и отзвуки переговоров, которые могут реализоваться, а могут и нет.

Нью-Йорк

Нечто трехмерное

/  Искусство и культура /  Художественный дневник /  Кино

В прокате сказка для семейного просмотра «Оз: великий и ужасный»

Сэм Рейми (три выпуска «Зловещих мертвецов» и три — «Человека-паука) снял настоящий 200-миллионный трехмерный диснеевский аттракцион. «Оз: великий и ужасный» — это попытка создать в XXI веке такой же феномен, каким был для ХХ века «Волшебник страны Оз» 1939 года выпуска — с Джуди Гарланд, толпами лилипутов и песней «Вдоль по радуге». Несколько лет к этому проекту прилаживались режиссеры разной стилистики — от Сэма Мендеса до Тимура Бекмамбетова. Главная роль передавалась, как эстафетная палочка, от Роберта Дауни-младшего к Джонни Деппу, будто они не сыграли уже достаточное количество версий этого персонажа. Жанр картины, судя по слухам, просачивавшимся сквозь стены студии, колебался от мюзикла к футуристике. Однако все закончилось идеей оригинального приквела — предыстории тех событий, которые весь мир знает по «Волшебнику страны Оз» Фрэнка Баума, а мы еще и по «Волшебнику Изумрудного города» Александра Волкова.

Конечно, здесь нет ни девочки Дороти-Элли, ни Страшилы со Львом и Железным Дровосеком. Зато есть прекрасный, хотя и несколько затянутый, если иметь в виду детскую аудиторию, черно-белый пролог о балаганном фокуснике Оскаре Диггсе (Джеймс Франко), амбициозном прощелыге, беззастенчивом бабнике и фанате всяческих инноваций, особенно «движущихся картинок» синематографа. Завершающий эту часть фильма полет воздушного шара внутри гигантского смерча заставляет примириться с 3D даже таких скептиков, как я. Однако вполне революционное 3D в ч/б заканчивается, и начинается обычный трехмерный цветной фильм-сказка. Оскар-Оз падает в лужу в волшебной стране Оз, где его встречает кокетливо-гламурная барышня в огромной шляпе. Теодора (Мила Кунис), сентиментальная и недалекая ведьмочка, мечтающая о романе с королем. Поскольку по преданию Озу предстоит стать королем этой страны, она готова примириться с тем, что он не настоящий волшебник. Они идут по дороге из желтого кирпича в Изумрудный город, где их ждет сестра Теодоры Эванора (Рейчел Вайс), умная и коварная. Она видит Оза насквозь, поэтому первым делом ведет его в сокровищницу. В обмен на золото он должен убить третью сестру — Глинду (Мишель Уильямс), якобы злую ведьму, погубившую их отца.