Выставка «Советский дизайн 1950—1980-х», по убеждению ее куратора Алены Сокольниковой, должна была убедить российскую публику, уже наполовину состоящую из людей, не помнящих эпохи тотального дефицита, что в СССР тоже был дизайн. К слову, в общей сложности экспозицию посетили более 150 тысяч человек. Очереди в здание Манежа напоминали очереди за дефицитными товарами в СССР. Для сравнения: крупнейшую выставку Пабло Пикассо в ГМИИ имени Пушкина посетили 300 тысяч человек. Наконец, выставка «Венера Советская» представляла образ нашей женщины, не очень меняющийся от сталинизма до брежневского застоя. Все выставки обставлены торжественно и задекларированы как новый взгляд на советское художественное прошлое.

Однако рамки тоталитарного искусства не могут охватывать все советское, от авангарда до перестройки. Было другое искусство, позитивно-идеологическое, которое, однако, не вписывается в мировые тенденции. На перечисленных выставках представлено как раз такое средненькое искусство. Это не брутальный росчерк сталинизма и не сопротивление ему, а нечто среднее — искусство вечных троечников. Впрочем, проблема даже не в том, по какой причине этих троечников выставляют. Вопрос в другом: почему народ на эти выставки валит? И ведь это далеко не ветераны госбезопасности, ностальгирующие по прекрасному далеку. Совок оказался востребован в первую очередь тем классом, который у нас принято называть креативным. И дело не только в том, что нынешние глазуновы и шиловы вышли из советской шинели. Возможно, интерес к хрущевско-брежневскому совку — это форма протеста тех, кто разочаровался и в «болотных», и в «поклонных». Ведь, любуясь металлургами времен застоя, зритель тешит себя одной нехитрой мыслью: прошло всего несколько лет, и этот кошмар закончился бесследно. А потом, вглядываясь в лица шиловских портретов и церетелевских истуканов, отыскивает в них признаки скорых и неминуемых перемен в нашей нынешней жизни.

Впрочем, это всего лишь одна из версий...

Мамочки мои

/  Искусство и культура /  Кино

Гильермо дель Торо: «Мы гиперболизируем любовь мамочки, которая зачастую превращается в чистую дьяволиаду»

Вообще-то прокатчики народ серьезный, ведь у них один аршин — касса, капающие туда денежки. Но с датой выхода мистического триллера «Мама» они явно и зло пошутили над зрителями. К дню 8 Марта в России выходит кино, в котором неудержимая материнская любовь творит ужасы, от которых, по выражению одного критика, «волосы стынут в жилах».

Вдохновителем этого кошмара стал один из самых известных в мире творцов эстетских страшилок — 48-летний мексиканец Гильермо дель Торо. Его репутация как мастера хоррора и фэнтези столь высока, что за ним неустанно охотятся крупнейшие студии и продюсеры.

Имя дель Торо придает любому проекту значимость и стимулирует интерес публики. После «Лабиринта фавна» и двух «Хеллбоев» необузданного фантазера зачислили в тройку творцов «мексиканского киночуда» наряду с Альфонсо Куароном и Алехандро Гонсалесом Иньярриту. Он может позволить себе роскошь отказаться режиссировать «Хоббита» и новую серию «Звездных войн». При этом обожает отыскивать непризнанных гениев и давать им творческий старт под своей продюсерской опекой. Так произошло и с «Мамой».

Несколько лет назад дель Торо увидел крошечный фильм-пилот, где мерзкое отродье, да-да, та самая свихнувшаяся мамочка, терроризирует двух славных девчушек. Аргентинцы режиссер Андрес Мускетти и его сестра продюсер Барбара Мускетти ничем себя особенным доселе не проявили, но дель Торо, почувствовав в них талант и одержимость, взял их под свое крыло.

Результатом стал канадско-испанский готический ужастик, который, как водится, расколол блогосферу. Часть критиков плюется, обвиняя дель Торо и компанию в циничной спекуляции на теме детства и материнской любви. Другие же поют осанну красивой и страшной сказке, удивляясь поразительному чутью маэстро. Гильермо дель Торо согласился побеседовать с нью-йоркским корреспондентом «Итогов».

— Многие не принимают фильмы, где женщины и дети выступают в роли монстров. Это, видимо, противоречит привычному менталитету.

— Да, конечно, семья — источник любви и счастья. Но ведь бывает — ужаса и горя. Мы гиперболизируем любовь мамочки, которая зачастую превращается в чистую дьяволиаду. В фильмах ужасов женщине, как правило, предписана роль пассивной жертвы, реже — агрессора. Мне нравятся более сложные характеры. У меня самого две дочери, и я им стараюсь втолковать, чтобы они не принимали на веру предлагаемые им традиционные модели поведения по гендерному принципу. Кончилось время, когда девочкам предлагалось играть в куклы Барби и готовить воображаемую еду в маленьких кастрюльках, а мальчикам бегать с пластмассовыми пистолетами. Выбор увлечений на стадии детства сегодня гораздо шире.

— Данный проект начался с коротенького фильма в несколько минут. Чем он вас привлек?

— Каждый год я отсматриваю множество коротких фильмов. Я вообще стараюсь быть добрым человеком (смеется) и поэтому крайне редко кого-то критикую впрямую. Все эти работы делятся на две основные категории. Первая, когда ребята хорошо владеют компьютерными технологиями, но им по большому счету нечего сказать. Вторая, когда идея просматривается, но кинематографически она оформлена слабовато. И редкий случай, когда видно, что автору есть что сказать и он знает, как это делать. Я уже в третий раз продюсирую ленты режиссеров-дебютантов. Хлопотное и утомительное это дело, признаюсь, но мне интересно поддержать талант не только словом, но и делом.

— А не возникало, грешным делом, мысли подгрести интересный проект под себя, стать его режиссером?

— Нет. С самого начала мы оговорили: это проект Энди (Андреса Мускетти), а я ему помогаю его воплотить. Если я хочу режиссировать, я не должен вообще вступать в эту игру в роли продюсера. Это как если бы я опекал влюбленную молодую пару и при этом имел пошлые виды на девушку (смеется). Невозможно!

— Мы не будем, конечно, рассказывать о сюжетных коллизиях. И все-таки: что вы увидели нового и необычного в этой истории?

— Две девочки-сестры исчезли без следа после трагической гибели их родителей. Их дядя Лукас, его играет Николай Костер-Вальдау, и его подруга Аннабел, это Джессика Честейн, находят их через пять лет в заброшенной лесной хижине и пытаются вернуть к нормальной жизни. Но постепенно Лукас и Аннабел начинают осознавать, что конкуренцию им составляет призрак некоей демонической мамочки, которая по-своему одержимо любит этих девочек-сирот. На роль этого малоприятного существа мы взяли испанского актера Хавьера Ботета, долговязого, пластичного и длиннорукого, умеющего из своего тела плести любые фигуры. Новое для меня в том, что одержимость материнством вещь, в принципе, хорошая, однако, будучи доведена до экстремальной точки, превращается в злую, демоническую силу.

— Как вы заполучили Джессику Честейн на роль приемной матери, вынужденной сражаться за детей с кошмарной мамочкой из преисподней? Она сегодня одна из самых востребованных актрис Голливуда.

— Когда мы занялись кастингом, Джессика была еще почти неизвестна. Тогда мой продюсерский проект «Не бойся темноты» оказался в подвешенном состоянии, и мы с Энди стали думать, кого пригласить на главную роль в «Маму». Пока решали, Джессику все заметили в «Прислуге». Мне пришлось уговаривать ее агентов, что хоррор в послужном списке набирающей известность актрисы никак ей не повредит. Плел интриги, увещевал, убеждал, в общем, выступил в роли генсека ООН. Мы встретились все вместе — я, Джессика и Энди. Между ними сразу же пробежала музыкальная искра — они оба, как оказалось, любят играть на укелеле. Николай Костер-Вальдау, которого мы взяли в пару к Джессике, мне понравился в «Охотниках за головами» и в «Игре престолов». Мне кажется, он раньше не играл таких теплых, мягкосердечных мужчин, а нам был нужен именно такой актер. В ужастиках почти всегда есть герой и его герлфренд. В данном случае функцию герлфренд выполняет Николай, потому что лидерство в этом тандеме у Джессики.