ПОСЛЕЧТЕНИЯ 1 …Из ямы – в Яр – в ярмо, где ящерицей юркой снует официант под тающим парком горячей снеди… В сон, в волненье светлой юбки (любимая), в слезу, в молчание, в наркоз присутствия… Не юг, не волжское теченье — Москва. И, может быть, старей на десять лет. И вызрели давно подсолнуха ячейки, и выросли сады… Кому не тесен лес изменчивой души (и страждущей, и смирной) — за книгу, за перо, как водится… И вновь — история, где жизнь – и около, и мимо, тоску перемешав в покое нажитом. Как классику горька и сладостна надежда на прошлое, саднит бесплодная мечта о будущем… Как вверх взлетаем и на те же вдруг падаем – за ним – смертельные места. 2 В Нескучный сад – вдвоём, над городом, под градом небесным, прописным (Тургенева глава). Где долы и холмы командуют парадом, нестройным на глазок практический… Порядком иным душа упоена и меряет никем не зримые наряды. К нездешним, прописным (Тургенева глава) склоняется строкам, скитается в растеньях (отросток, отрок – он – и прям, и угловат, наивен, неумел, отважен и растерян — грядущего черёд)… Где донага разденет ненастье – сад, безмолвно… Терпению – хвала. 6, 7 июля СНЫ ОБ ИТАЛИИ 1 Хороню мировую тоску в Сицилийской дали – курит Этна. Хоровой непрерывный досуг демонстрирует ветреный этнос. Солнце, ветер беспечной игрой развлекают собравшихся разно, каждый – зритель, и каждый – герой представления «длящийся праздник». Спит и видит счастливый народ свет Мессины, свечение Этны. И предтечи горячие эти остывающих древних пород полнят разве заезжую душу едким дымом нездешней тоски. И не здесь схоронился тот скит, что сжигающий пепел потушит. 2 К Липарским островам, сквозь Сциллу и Харибду, несясь на парусах, не алых, но тугих, как заново иду в Синайскую Хориву, ничуть не удивясь превратностям дуги пожизненной. Смотрю то за море, то в море — две полных глубины сливаются в одну вселенную, судьбу, дугу, ковчег. И морок уже не уведёт мой парусник ко дну. 3 На Этне пыль и сад. Пыльца. Как школьный пестик подвижный хоботок у бабочки. Под ней — подушка-палисад (трава, цветочный крестик) и камень, что ещё становится плотней под бабочки крылом, моей ногой, печалью невидимой; на глаз – неровен и зернист — лежит по горизонт застывшею печатью пред силою Творца пылающих зарниц. 4 В дожде. А был восторг Сицилии – в объятья нежнейшей из медуз (опаснейший цветок) попробовать не прочь попасть слегка опять я, с собою унося заветный завиток. Отметина. Стрела. Но здесь, в дожде, не сыщешь подобной красоты, плыви хоть сотню лет… Когда вокруг вода, и влажно ветер свищет, и рану бинтовать покажется – не лень. Напраслина. Где быть – одно. Но не казаться. Как праздничный кисель крахмальный кисея прозрачная медуз, чей жест – не наказанье… Больнее лжи ожог, чей вымышленный яд оставит рану долгую зиять. 8–11 июля Маме Мой ангел, сердце, всхлип младенческий короткий под занавес, сосуд, что светл и тонкостей, сквозь время, день за днём, без ропота (который?), под дверью сторожишь то мужа, то гостей нечастых… День за днём согбенней, и страшнее разлука до зари вечерней, а рассвет — всё дальше, всё трудней… Уже в твоей траншее — весь мир, и даже мы, глядящие в просвет меж страхов и забот твоих невозвратимых… …Как прочие живу и плачу, без наград обыденных, – прости, таинственный родитель, сменившая раёк на обретённый Рай. Прости своих детей. До вскопанного места, не видного ещё отсюда, – за него — протянется любовь посмертного замеса к тебе, уже давно – на землю – ни ногой. 10 июля Московская картинка По трудной затопленной Трубной — вбосую. Одна из далёких облав — буксую. Кончается жизнь на молу — не мелко. Я после всего намелю — Емелька. Да сколько же было всем лет? Не вспомнить. Не жмурясь, гляжу осмелев, на всполох. Сегодня хоть дождь, но увы — не тот же ни город, ни я и ни Вы, прохожий. Мы в ногу уйдём за черту, за память. Я только ещё зачерпну — в запале — московское лето с грустцой и тайной, бульварную ленту, кольцо и танго. 11 июля |
