Любовь в декабре Подуло севером и, как всегда, врасплох, застало нас, не в меру не готовых… Куда ж податься сиротам, раз плох — нет, не характер… Но характер тоже. Здесь мало света – солнечный лимит. А снег перемешался с чем придётся… И градус где-то близко с нулевым, и полдень точно к полночи притёрся… Ах, если бы… А там была весна… Там бабочки резвились, пели пташки… Без косточек там зрели словеса и следом прорастали в душах даже… Здесь холодно. Никто ничью судьбу собою не сотрёт, не нарисует. Так ветер продувает голытьбу, что выстудиться, бедная, рискует… Оденемся в смирение хоть раз и будем ждать, куда укажет Пастырь. …А ветер и на лучшее горазд — и новый снег налепит, будто пластырь… 13 декабря Снегирь. Посвящение Не видно снегиря, но помнится, что красно посвистывает и садится поклевать на выстуженный лес, на тощие хлеба российские… Звенеть и тихо колебать заснеженную даль даётся не напрасно. В пурпуровую высь закатную вперясь, поклёвывая, сам колеблешь чью-то ветку, карминовым мазком нагрудного пера сзывая за собой собратьев откровенно… А мы с тобой грустим, хоть перышки «под цвет», хоть есть ещё «на нас» и деревце, и крошка… Но чаще голосок «сдаётся под процент», и в роще стережёт прожорливая кошка… 15 декабря В холода Почти из ничего произрастает поросль стихии и стиха и множится сама. Но почва и зерно ещё бесплодны порознь и истины трофей находится не в спорах. И ширится зима. Холодным декабрём сгоришь у батареи с вскипевшею водой, где плавится металл… Но то, что обожжёт, души не отогреет. Здесь долгая вина, короткие огрехи, «бесхозная метла». В людской, как повелось, то холодно, то жарко, сменяется народ. И даже обойдёшь вокруг земного шара, другого не найти – не надобно и шага… Усилился мороз. И только Там тепло. Мы, блудные скотинки, теряемся в пути… Лишь сносим не одни последние ботинки и вырастем из всей изношенной холстинки, попросимся – впустить. 15, 16 декабря Флорентийский мотив Флорентийский фонтан врос в столетья. Декабрьский мороз возвращает туда, где тосканское солнце в разлив… Брунеллески, холмы… И, как кажется, зимних морок нету вовсе… Но мы, и с морокой, с концами вросли в потемневшую даль, в мерзлоту, в усечённый июль… Что «таковским» весна в феврале и тепло до зимы?! Наглотавшись и раз этих, с золотом, синих пилюль, продолжения ждём, согреваясь всё больше взаймы… Ломит кости, а ночь затянулась – конец декабря. Сколько холода… Как высоко Брунеллески – полёт! И летишь в декабре над Флоренцией, но втихаря, незамеченный вне… На лету спотыкаясь о лёд… 22 декабря Открытка Переменчив Марли. Веет Балтикой. Севера свет. То угрюм, то сварлив. Эхо антики. Поздний рассвет. Балюстрада пуста. Воздух полон. Печалится друг. Всё, чем можем устать, в не «открыточном поле» сотру. * * * Жизнь берёт за грудки — то меняет мороз на тепло, то бежит из-под ног… Грустно, грусть, загрустить — этак сколько уже натекло… Подставляйте под дно! Горстью высыпан к нам новый снег — что за старый приём! Постоим у окна и увидим совсем не во сне, как торчит остриё… 29 декабря 2008 ФЕРАПОНТОВСКИЙ СБОРНИК 1 …Он вздыхал и жаловался на свою привычку к комфорту… П. Муратов. Париж. 1927 Кириллов – через жизнь! Сей час – через Европу, её гулянья флёр (дух), сытости броню — покоишься… Браню, стыжусь – не робким в садовника саду сухие черешки оплакивать, поить слезою, кровью, каплей Отеческой воды – ждать жданием… И здесь, в Кирилловой зиме, глядеть, как через кальку, на выставленный след в непраздной борозде. 9 февраля, Иоанна Златоустого 2 Вологодское сиротство не сродни иной кручине. Над стеной летает ворон – не грачи, не золотой надвратный ангел трубным гласом душу нудит, а – с высока – ясным глазом. Заведём с водой озёрной чай за полночь позабыть житьё худое и запомнить, как светло в ночи остывшей, в чёрной сини, от лампады, что затеплил Старый Симон. К братьям инокам сошлись те и эти (и ловитва – посейчас – в те же сети), чьё сиротство не в пример Отчей ласке. В вологодские снега – на салазках, на санях, пешком – по льдам и сугробам… Напрямки – и в колыбель, и ко гробу. Кириллов—Ферапонтово—Москва, 10–15 февраля |
