Обращение Полюбить неправду тяжко — не желаю тле и вепрю. Обрубить лихую тяпкой не легко – тому поверю. Только надобно для света, чтоб луна не закрывала солнце ясное. Посетуй на себя… И на кровати не ищи во сне совета. Больно бодрствовать и колко. Отвечать ещё больнее. Будто нитка и иголка путешествуют по небу. 16 июля Бабочка День протяжен, а жизнь коротка для залётной красавицы – вижу… Я платочек снимаю с ротка и пытаюсь подняться повыше… Погоди! Налюбуемся всласть райским садом с манящим нектаром… В эту долю попробуешь впасть — из неё выпадаешь недаром… Так мелькают средь долгого дня толпы бабочек – скорые крылья… И чарует сия толкотня, как проход к небесам не закрытый… 17 июля Жажда Каплей капает словечко — набежит вот-вот на кружку. На лугу стоит овечка, над овечкой тучка кружит. Всем – попить. Кому напиться, знает только Пастырь Добрый. Вырастает в ком, на пике жажды, долгожданный образ. 17 июля 17 Июля День июльский, на Сергия парит, в Лавре утреня, мощи в огнях. Два судилища жертвенной парой в сердцевину ночную вогнать попускается. Полная темень. Полный свет. Золотая позёмка. Не опустятся бренные тени одесную Святого Посёлка. В сосняке медный всполох – закат. Рыжий дождь наигрался во хвое. И спускаются липы за кадр, наполняя потомство с лихвою, — гроздь коробочек липовых – груз наливной… За июлем – на убыль жизнь и лето, и просится грусть на побывку в горячие губы. 17 июля, Царственных мучеников Прощение Прощенье верное. Его запеленать младенчиком любимым. Средина летняя – её заполонят лиловые люпины. В окошко, помнится, с любовью и тоской, российского движенья смотрела пристально, и не было такой недвижности и жеста такого, чтоб свеча лилового люпина в потёмках не зажглась и тьму не ослепила. Прощенье верное, как голубок из клетки под утро вербное, лети стрелою меткой. 18 июля Impression (Звенигород) На пригорке клубника. Внизу заводь тёплая. Солнце в зените. Коромысло – то бишь стрекозу провожу восвояси… Звоните, голубые и медные, вслух, колокольчики и великаны! Подавайте на жизнь ремеслу, чтобы в заводи топкой не канул человеческий голос… Эскиз… Впечатление… Вечные дали — купола, монастырь и мазки, там и тут, незабвенных Италии… 21 июля, Казанская Отвечаю Отзываюсь! Молчанье не смерть. Самого красноречия шире. Лишь попробуй вниманье отмерь, не захочешь тогда «дебоширить»: «Почему ты молчишь?!» Я как тот, что ночное дыхание слышит и ему отвечает… Актёр — тоже может, но «чуточку слишком»… 22 июля К… Покраснели костяшки – стучусь. Достучаться теряю надежду. Добавляю к терпению чувств — адресат не меняет одежду. Жмёт костюм, не по росту, не по дару, данному даром, к ответу. Надеваешь, как будто слепой, получив у слепого совета. Под одеждой помято крыло. Скинь ненужное! Отчая воля и твоя, милый друг… Ну, рывок! И одна начертанная доля. 23 июля Без имени Словно в «классики» играя, перепрыгнешь со странички на другую, но до края далеко… А здесь – ранимы. Только девочка из детства ничего о том не знала… Никуда теперь не деться от теснящего низанья… …Но заглядывает лето между звеньями цепочки, и уложены валетом на лугу в снопах цветочки… Пижма с норовом крестьянским поперёк встаёт дороги. Даль с надгробными крестами день за днём душе дороже. 24 июля Пижма Грубоватой желтизной пижма меряет просёлки. Больно на сердце тесно, будто колется, спросонья… Эту «барышню» сложу не в один букет, по крынкам, поохватистей ссужу ей посудину… Под крышей распластаю, да на гвоздь подниму повыше лапкой… Будет высохшая гроздь защищать хозяйство ладно. А что колко – прогоню прочь норовистой охапкой… Летом встанет, на корню, поросль душноватой хаткой… 24 июля |
