Следы Где Керчь-Пантикапей выстраивает в рост малиновые мальвы и ягоды летят прицельно в детский рот шелковицы, но – мало, где антикой сквозит в четыре стороны, а амфора – игрушка, и солнце высоко зима не сторожит свободное, но – грустно, остался лишь испуг, задавленный волной, солёная водица, и жажда, и – ещё, не смытая водой… Но тянет воротиться… А тут на каждый сад по мальве, соль в глазах… И грустно, и – не много. И надо замолчать, но хочется сказать оставшееся… Можно? 24 июля Оставшееся Подберёшься ли к Крыму пешком, генуэзской дорогой… Нагуляет ли ветер с песком золотые пороги… Полно… Галькой да камешком для – посмотри! – перстенёчка встретит берег… Сотри целый век, легендарная ночка! Эти дитятки (чьи?), накануне великих историй, в коктебельской ночи пьют блаженного Крыма истому… Всем потом по серьгам, по суме, по кресту, по погосту, где ручного зверька похоронены белые кости. Легче сна тамариск, бескорыстны и жертвенны корни, чей погост – от марин, голубых, до окраины Горней. 25 июля САВВА 1 Не возницей – еси скакуном, тяглой лошадью, верной кобылкой был Отечеству. В нём – каково старым меринам, жаждущим пылко правосудья, как с неба суда? Свято место осталося пусто. Отлетел тяглый ангел. Удар по земле, где плотнеет капуста к поминанию… Псковский мотив… Сорок дней. Дорогая могила. И вопросы (но втайне) – уйти на ходу, как Возница, могли бы? 2 Родимой стороной, с клюкой и совестью, по полю бороной, по жизни – повестью. Не столько ямщиком, лошадкой тяглою, с чем было под щекой, умытый талою водою, что найдётся рядышком… А то и – напоили б ядышком… За правду, за неё, как водится… Спи, Голубь, под Покровом Богородицы. 3 Плотнее повязка часов. Растут, что у дерева, кольца. Уже расшатался засов. Весенний цветочек засох изрядно, и намертво колет… То время, не ведая нас, течёт непрерывным потоком. И мера ему не дана. И наши тугие тома — короткая летопись только. Наполним надеждой Живот, что эти недужные знаки — не вымысел горький, где накипь одна… И оденем в киот горячую веру и труд… Как Ной упокоимся тут. 26 июля Из Торопца Торопецкие дебри, озёрную гладь и дремучего леса обильную кладь — всё собрать, подчистую. Долго холить, раскладывать – вот бы ещё! Укрывать в непогоду дорожным плащом, заворачивать в стужу. Но пока проплывает лилейный бутон, Божий день погружён в глухомани затон — что за дело до «завтра»? Плыть бы рядом да только глядеть, не дыша, отзовётся ль его неземная душа, без земного азарта… В торопецкой глуши колокольчик с кулак, от прозрачной слезинки блестяща скула и окрашены губы синей ягодой – всё бы бросать в молоко… И казаться себе до конца молодцом… Не коситься на убыль… 28 июля Письмо …Пробраться, как к кладу, сокровищу и Метерлинковой птице… Выталкивать, в родах, слова-вещуны на простынь страницы. Но всё-таки слишком не грезить о ней, таинственно-синей… Для синего здесь, на земле, сети нет, есть верное сито. свободная воля и выбор до дна последнего часа. Судьба материнства, какая дана поэту отчасти… 30 июля БОРИСОГЛЕБСКИЙ, 6 1. Дом Вспоминаю Марину, крестясь на родное подворье. Высоко распрямляется стяг — не земное потворство нам, привязанным тут, как скотинка к еде, то к столу, то к ограде… В световом окоёме, Морская, ты где? Отзовись Бога ради! 30 июля, великомученицы Марины 2. Дерево Под серебряное древо, под сиреневое небо приходи, постой. Под отеческие требы, под недружескую небыль и платок простой. В том платке спасаться проще, исходив земные Прощи на родной земле. Не высказываюсь против райских кущ и райской рощи в неземном селе. Но зову – приди под тополь, где тяжёл разгула топот вереницу лет. Постоим, Марина, рядом. Мы тебе, без бронзы, рады и целуем след. 31 июля |
