Наемник видел до блеска выбритые головы встретивших их воинов, их узкие лица, покрытые сложной вязью татуировки. Словом, он видел достаточно, чтобы понять, что перед ними вовсе не люди, а орки. И судя по татуировке, все они были опытными воинами, с которыми наемник не рискнул тягаться бы, даже будучи невредимым и полным сил, а сейчас любая попытка сопротивления стала бы самоубийством.
Эти мятежные родственники эльфов все делали не так, как их соседи, и потому, если у Перворожденных только маги покрывали свое тело татуировкой, а также брили головы, то орки, напротив, сделали это отличительными чертами каждого воина. Ратхар знал, что при посвящении молодой орк получал только клановую метку на правую щеку, а затем с каждым боем, каждым убитым врагом к ней добавлялись еще завитки. Наемник мог бы поклясться, что среди окруживших и воинов у многих расписана грудь и плечи, что было привилегией только лучших из лучших, настоящих мастеров, которых в каждом клане было не более полусотни, а чаще и того меньше. И каждый такой боец едва ли уступил бы тем же дьорвикским гвардейцам, а кое-чему мог бы их еще и поучить.
— Пойдете с нами, — вперед выступил могучий воин, сжимавший в руках копье. На поясе у него висел тяжелый меч, явно сработанный не в этих краях. Татуировка покрывала не только его лицо, но и кисти рук. — Ваше оружие мы заберем. — Орк обращался к ним на языке людей, видимо, не в последнюю очередь адресуя эти слова Ратхару, в котором видел наиболее опасного противника. Слова он произносил медленно, но при этом правильно и почти без акцента.
— Т’аллим н’орс, — Эльфийка говорила на родном языке, который был отлично понятен и оркам, но наемник, разумеется, им не владел, а потому просто ждал, как на фразу его спутницы отреагирует командир поймавшего их отряда. — Н’ор и’эт Р’рог амилли, э сил’ум ниэ каллирион?[1]
Из-за спин настороженно замерших воинов показался высокий орк, вооруженный только коротким клинком и опиравшийся на украшенный затейливой резьбой посох. Его кожа была чиста, а волосы пышной гривой спадали на спину. Разговаривавший с пленниками воин почтительно склонил голову и отступил в сторону, при этом не отпуская рукоять своего меча и зорко следя за каждым движением их добычи.
— У’атим н’ора, селамирил, — чародей приблизился к эльфийке. — А’илла виларе н’иэссин н’ор ведаре. А’илла фалирэ, и’эннэ наи кол’амире. Гиер то у’маннэ эр лорк т’олире, н’дали унаруэ. Ниэ кам’милэ соран’э.[2]
— Что они хотят? — тихо спросил Ратхар, нутром чувствовавший, что с миром их точно не отпустят.
— Отдай им оружие, мы идем с ними, — не глядя на своего спутника, приказала Мелианнэ. — Их слишком много, чтобы рассчитывать на удачу, если дойдет до боя. И будем надеяться, что нас не убьют сразу.
Эльфийка, подавая пример покорности, отдала в требовательные руки обступивших их воинов свой клинок и кинжал, а затем орочий маг вдруг протянул руку к висевшей на поясе Мелианнэ сумке и вытащил из нее нечто, похожее на яйцо, покрытое не то мягкой скорлупой, не то кожистой пленкой голубого цвета с яркими прожилками. Наемник видел, как чародей бережно взял этот предмет, поднес к лицу, долго разглядывая, и затем опустил в свой мешок, а среди воинов при этом раздались тихие восторженные возгласы.
Ратхар послушно кинул вдетый в ножны клинок одному из орков, который почтительно принял оружие, и шагнул следом за Мелианнэ. Орки, окружив их плотным кольцом, двинулись в лес. Ратхар заметил, что командовавший отрядом воин что-то негромко сказал одному из своих спутников, который вместе с еще тремя бойцами направился обратно к руинам. Пока наемник был спокоен, хотя и понимал, что жизни их висят на волоске. Однако орки не расстреляли их из-за кустов, а сохранили жизни, и это давало повод надеяться на лучшее.
А за спинами путников, превратившихся из победителей в пленников, среди древних руин, бродил меж камней гвардеец, которого удар Ратхара лишил одного глаза. Кровь из раны на лбу заливала ему уцелевшее око, и воин на ощупь пытался найти дорогу. Он уже понимал, что, скорее всего, один уцелел из всего отряда. И удивился, когда услышал рядом шаги и негромкие голоса. Он не понял, о чем говорили те, кто был рядом, но решил, что у них найдет помощь. Воин бросился туда, где, как ему казалось, звучали голоса. Он несколько раз спотыкался, упав и разбив о камни колени, но все это было мелочью, ибо вернулась надежда на спасение.
— Кто здесь? — спросил он в пустоту, не различая ничего перед собой. — Прошу вас, кто бы вы ни были, помогите!
Слева раздался короткий возглас на странном языке. Гвардеец вдруг понял, что совершил ошибку. Слепой и раненый, он едва ли долго протянул бы здесь, но, выйдя из своего укрытия, он точно подписал себе смертный приговор, ибо его обнаружили явно не люди, и милосердия от них ждать не стоило. Он ощутил движение рядом с собой, а затем мощный удар поверг его на колени. Сильный рывок за волосы и прикосновение к шее холодной стали — все, что запомнилось воину в последний миг его жизни.
А орк, прикончивший последнего из людей, удовлетворенно посмотрел на дело рук своих и обернулся к появившимся из развалин товарищам, обыскивавшим город.
— Больше никого, — бросил один из них, пряча в ножны тяжелый боевой нож. — Этот человек оказался великолепным бойцом. Он достоин уважения.
— Убираемся отсюда, — убивший гвардейца орк вытер кинжал и тоже убрал его в ножны. — Нужно догнать остальных, если не хотим здесь застрять надолго.
За спинами покидавших руины орков, не оглядывавшихся назад, чуть заметно пошевелился один из людей, пришедших с запада.
Рангилорм, вырвавшись из пучины крепкого сна, сперва не мог понять, что же разбудило его. Обострив до предела все чувства, он попытался понять, не появился ли поблизости чужак, прельщенный мифическими богатствами, которые будто бы скрывались в недрах пещеры старого отшельника. Но шли минуты, Рангилорм тщетно пытался уловить малейший шум, звон металла, шелест извлекаемых из ножен клинков, шорох шагов, сдерживаемое дыхание и даже биение сердца, но ничто не тревожило более его покой.
Отшельник уже, было, решил вновь попытаться заснуть, ибо не видел причины, которая могла бы этому помешать, когда пронзительный крик заставил его вздрогнуть. Он узнал этот голос, хотя и не слышал его уже давно. Кричала юная Феларнир, и в ее вопле чувствовалось горе матери, лишившейся единственного дитя, боль, отчаяние и ярость. И она призывала на помощь своих братьев и сестер, которые, в этом сомнения не было, услышали бы ее зов, сколь далеко не находились они в этот миг.
Рангилорм ощутил слабое раздражение, вызванное таким беспокойством, но он не смел противиться давним законам, которые призывали каждого из его народа, где бы он ни был, были ли он ранен, или устал, немедля следовать на такой зов, ибо от этого зависела судьба их племени, а не просто отдельных братьев и сестер. И старый отшельник, уже давно не покидавший глубокую сухую пещеру, не смел ослушаться.
Рангилорм потянулся, разминая затекшее от долгой неподвижности тело, разгоняя застоявшуюся кровь по стальным мышцам, не утратившим с возрастом силу и упругость. Он пробовал свое тело, заставляя его двигаться сперва осторожно, а затем все быстрее и быстрее, словно опытный воин, вынужденный сменить привычный клинок на новое оружие, баланса которого он не знал.
Отшельник еще раз потянулся, окончательно сгоняя с себя остатки оцепенения, и направился к видневшемуся в сумраке пятну света, которое обозначало выход из его пристанища. Чем ближе он подходил к выходу, тем сильнее становился ни с чем не сравнимый запах океана, могучего и невозмутимого. Отсюда он уже мог слышать мерный рокот тяжелых волн, что лизали подножие скалы. Рангилорм кожей ощущал их скрытую до поры мощь, с которой не под силу было спорить никакому разумному созданию из всех, что жили под этими звездами.
