Поездкой Патриарх остался доволен, и ему захотелось на следующий год съездить до Астрахани. Действительно, в 1949 г. мы снова поехали. [60] Поездка никак не афишировалась. Более того, когда в одном из городов архиерей хотел с почетом встретить Патриарха, ему сильно досталось от уполномоченного. Когда подъезжали к Астрахани, нас остановили <120> раньше и велели выгружаться на багажной пристани. По этому поводу было выражено удивление, а нам стали что–то говорить о том, что дебаркадер ненадежен и высаживаться на пассажирской пристани небезопасно. Как оказалось, вся пристань была запружена народом: каким–то образом прослышали, что Патриарх едет, и высыпали встречать. И потом, когда подъезжали к собору, соборная площадь была заполнена людьми.

О. Стефан тоже тогда ездил с нами. На обратном пути, правда, все буквально озверели от жары и скуки. Днем была духота, плыли против течения очень медленно. Зато звездные вечера и ночи были дивно хороши. В такой вечер он и раскрылся нам с Леней Остаповым, и мы поняли, что его балагурство было своего рода юродством…

Обычно все завтракали, обедали и ужинали вместе. О. Стефан и за столом не оставлял своих прибауток, но все было в меру, и всем, в том числе и Патриарху, нравилось. Вдруг за три дня до конца путешествия о. Стефан приходит к завтраку прямой как жердь, как всегда, гладко выбритый, в отглаженном чесучовом подряснике, сидит сложив руки, молчит и не ест. Ему предлагают того, сего, рыбки и т. п., а он все молчит. Сначала все удивлялись, потом пошутили, что Стефан запил. (Он за столом никогда спиртного не пил, говоря, что с утра выпивает бутылку коньяку, и на день ему хватает. Так и говорили, — шутя, конечно, — что пьет он ночью и закусывает почему–то сухим куличом). Потом решили, что это очередное чудачество, Патриарх махнул рукой: «А, Стефан — что с него взять?» — и все успокоились. Но когда приехали в Москву, и нас встречали все официальные лица, в том числе Карпов, позади стояла машина скорой помощи, и как только Патриарх сошел с парохода, о. Стефана увезли на этой машине. Оказалось, что у него было давление 250, инсульт, отнялась речь и не действовали руки, но он не подавал вида, чтобы не беспокоить Патриарха. Команда, впрочем об этом знала, знали горничные; видимо, знал и организатор поездки — Алексеев, бывший артист, более проявивший себя в организационной работе. Потом о. Стефан около года болел, но поправился, продолжал <121> служить, хотя речь у него так полностью и не восстановилась, и вслух молитвы за него вычитывал другой священник. Он же сам всем объяснял — едва понятно — что «пострадал за свой язык». Умер он уже в середине пятидесятых.

Архидьякон [61] Григорий Карпович Антоненко 

Когда в 1950 г. скончался мой духовный отец — о. Александр — я в очень тяжелом внутреннем состоянии пришел к Патриарху и спросил: «Что же мне делать?» — а он показал мне на о. архидьякона Григория Карповича Антоненко и сказал: «Вот вам старец». А надо сказать, что о. архидьякон был человек необыкновенной внутренней чистоты. Он был одиноким, но имел много родни и почти все свои деньги отдавал на воспитание своих дальних родственников–сирот. Он приезжал к службе часа за полтора до начала богослужения (при том, что всегда ездил, как и все, общественным транспортом), где–нибудь за шкафом переодевался полностью из всего того, что носил на улице, — до башмаков — и надевал только алтарное. Башмаки он надевал всегда «новые» — лет тридцать они были у него одни и те же: скороходовские с красными подошвами. Так как он ходил в них только по коврам в алтаре, они и не снашивались. И затем очень долго — может быть, минут сорок, — стоял у жертвенника и шепотом читал поминания по записной книжечке — одно за другим.

Однажды был с ним такой случай. сидели за обедом у Патриарха. Обед длился долго, обстановка была домашняя, все по очереди стали рассказывать забавные истории. Антоненко тоже попросил слова. Все приготовились слушать его, он достал свою записную книжечку, что–то долго искал в ней, потом начал читать. Читая, он так смеялся сам, что ничего невозможно было понять. Тем нее менее все, чтобы поддержать его, тоже улыбались. Когда он закончил, и все замолчали, Патриарх произнес: «Да, отец архидьякон… Мы–то думали, что вы на проскомидии сродников поминаете, <122> а вы, оказывается, анекдоты читаете!» Антоненко страшно смутился и стал говорить, что у него две книжечки и даже показал вторую. Необыкновенной душевной чистоты и простоты был архидьякон, обладавший, к тому же, феноменальным голосом.

На Соборе 1945 г. я впервые встретил митрополита Вениамина (Федченкова), приехавшего тогда из Америки. Это был замечательный человек. Некогда отступив с Белой армией из Севастополя, он впоследствии основал русский приход на рю Петель, в 15–м «аррондисмане» Парижа, — приход, верный Московской Патриархии, вопреки настроениям части «белогвардейской» эмиграции. Это была «церковь в гараже». Она существует до сих пор. Ее стены украшены замечательными фресками иеромонаха Григория, которые сейчас объявлены памятником национальной культуры Франции.

Потом митрополит Вениамин вынужден был выехать в Соединенные Штаты и там провел колоссальную работу по мобилизации общественного мнения на помощь России. В 1941 году, когда Америка относилась к Советам чрезвычайно враждебно, он, проехав Североамериканские штаты сверху вниз и справа налево, один, в одиночку, сумел повернуть общественное мнение, и пошли целые караваны с грузами помощи еще до оформления союзнических организаций против Германии: десятки тонн лекарств, военной техники.

Его сестра, Надежда Афанасьевна, была замужем за о. Федором Михайловичем Шебалиным, и мы продолжали поддерживать отношения и после его смерти, но о родстве ее с митрополитом Вениамином ничего не знали. Только перед Собором 1944–го года она вдруг заговорила об этом: «Брат приезжает; хотелось бы повидаться, а как — не знаю…» На Соборе я подошел к владыке Вениамину и сказал: <123> «Вам поклон от вашей сестры». Он чуть руками не замахал: «Какая сестра? Какая сестра?! Нет у меня никакой сестры!!!» — он был наслышан о том, что в России кругом НКВД и испугался. [62] Но я продолжал: «Владыка, не бойтесь! Я действительно передаю вам поклон от вашей сестры — мы давно дружим семьями, хорошо знали и покойного о. Федора». надежда Афанасьевна тогда пришла на службу вместе с моей сестрой, Надеждой Владимировной. Я подвел ее к владыке Вениамину. Встретились. — «Наденька!» — «Владыка!» — Они все эти годы даже не переписывались. Я уж тогда удалился, чтобы не мешать. А Надежда Владимировна на этом Соборе попала в кадр кинохроники.

Как–то Патриарх послал меня помогать митрополиту Вениамину в храме Николы в Кузнецах. Помню, он тогда говорил: «Что, вы думаете, мне легко было Советскую власть принять? Я сорок литургий перед этим отслужил!» Но и чудак же он был! Сначала его определили в Саратов, но долго он там не удержался. Едет, бывало, в машине; если на дороге кто–то голосует, — он обязательно подвезет, а по дороге начинает обращать в веру. Властям это не понравилось, и его отправили в Ригу, а затем — на покой в псково–Печерский <124> монастырь. Над одним эпизодом долго смеялась вся Патриархия. Одно время — как раз перед денежной реформой — в Патриархии было очень много денег. Реформы побаивались, а Вениамин просто не находил себе места: «Что же делать? Что же делать? Деньги же пропадут!» Была при нем монахиня Анна, — пожилая, образованная, из дворян, — он очень прислушивался к ее мнению, — так вот она в ответ на его причитания спокойно спросила: «Владыка! Может быть, нам купить самолет?» (голос у нее был глубокий, низкий, и «л» она произносила как европейское «l», отчего вся фраза звучала очень забавно).