Между тем каждый человек, как и Петр, предлагает Господу сделать кущи и оставаться в этом состоянии сияния, в котором хорошо быть. Это есть предложение отделить Фавор от Голгофы. Это желание быть преображенным без страдания. Когда Христос стал говорить своим ученикам, что Ему придется много страдать и даже быть убиту, «Петр начал прекословить Ему: будь милостив к Себе, Господи! да не будет этого с Тобою!» (Мт. 16, 22). Но Христос дал Петру совершенно ясный ответ: «отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн, потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» (там же, 23). Здесь Христос, говоря об испуге Петра, имеет в виду страх, заложенный во всей человеческой природе. Не только Петр, но и каждый человек не хочет встречаться ни со страданием, ни со смертью. В глубинах своей души каждый живет воспоминаниями рая, когда в его жизни, идеально управляемой духом, не было ни страдания, ни смерти. Он хотел бы перенестись в это благодатное состояние и в нем сделать себе кущи. Он хотел бы забыть, что земля это не рай и что его ожидания обманчивы. Но зато в сиянии всех наших надежд и мечты стоят Моисей и Илия и говорят о страдании и смерти. И на все предложения устроиться в этой мечте Евангелие отвечает так же, как и Петру, ибо он, «не зная, что говорил» (Лука 9, 33). Экзистенция, не прошедшая через страдание, не может вынести сияния трансценденции. Смысл страдания подготовить нашу экзистенцию к тому, чтобы в ней засиял Бог. Фавор без креста это иллюзия35.

И все-таки человек может не верить в Бога. Он может не найти Его как основу случайных существ и не столкнуться с Ним в своей экзистенции. Связь экзистенции с трансценденцией, как мы видели, заложена в самой структуре экзистенции. Человек это окно бытия, через которое виден Бог. И все-таки это окно может захлопнуться. Оно может быть замаскировано разными занавесками. Оно может быть загрязнено известью повседневности. Через него можно и не увидеть Бога. Вне сомнения, такая установка экзистенции всегда будет только психологической. Она никогда не будет иметь онтологической основы. Онтологического безбожия нет и не может быть. Экзистенция непредотвратимо держится в трансценденции, поэтому стать безбожной в своих глубинах не может. Онтологическое безверие есть небытие. Убить Бога в своем бытии означает погибнуть и самому.

Но и это психологическое отвращение от Бога и это сознательное захлопывание окна своего бытия, дабы не видеть Абсолюта, имеют необыкновенный смысл. Закрыв свою экзистенцию перед Богом, человек пытается так устроить себя и свою жизнь, чтобы она шла, словно сама по себе, так, словно ее основа содержится в самом человеке. И это не только психологическая иллюзия, но вместе и необычайная онтологическая опасность. Ведь высвобождение от Бога означает поворот к небытию и попытку преодолеть это небытие своими силами. Небытие угрожает человеку всегда. Быть перед лицом небытия вечная судьба человека. Человек, по прекрасному высказыванию Heidegger’а, есть «наместник небытия»1. Как упоминалось, угроза небытия, эта возможность не быть раскрывается в страхе. Тогда мы начинаем чувствовать, что держимся не собой, но Другим. Так если мы этого Другого отрицаем, то каким же тогда образом мы будем защищаться от этого небытия? Чья сила поможет нам выстоять перед его лицом? Отринув Бога, человеку ничего другого не остается, как только повторять слова Кирилова из романа Достоевского «Бесы» — «Если Бога нет, тогда я есть бог». Тогда я сам для себя основа и мера, тогда я сам должен победить небытие, восстановить свое, умаленное бытие и эту, найденную в себе «божественность» распространить по всей своей экзистенции. Если Бога нет, тогда экзистенция вынуждена придать себе божественные свойства. Но именно тогда и появляется эта необычайная опасность. Ведь что же произойдет, если человек начнет поступать, как Бог? Что произойдет, если экзистенция отвратится от трансценденции и со всей своей силой устремится в небытие? Что произойдет, если человек начнет верить, что он сам и есть та основа, на которой он стоит?

На эти вопросы отвечает Nietzsche в своей зарисовке «Безумный человек»: «Разве вы не слышали о том безумце, который в светлый полдень зажег фонарь, бегал по рынку и безостановочно кричал: “Я ищу Бога! Я ищу Бога!”. Вокруг стояла толпа, которая не верила в Бога и потому смеялась над ним. Один спросил: “Разве он погиб?”, “Или он заблудился как ребенок?” — издевался второй. “Или он спрятался? Или он нас боится? Может он сел на корабль? Может уплыл?” Так они кричали и смеялись один за другим. Тогда безумец ворвался в середину толпы и пронзил их своим ужасным взглядом. “Я скажу вам, где есть Бог! — вскричал он. — Мы Его убили: вы и я. Мы все — убийцы! Но как мы это сделали? Как мы смогли выпить море? Кто дал нам такую губку, чтобы мы стерли весь горизонт? Что мы делали, отцепляя землю от ее солнца? Где оно витает теперь? Куда мы летим? Вдаль ли от всех солнц? Не падаем ли мы все время? Назад, в стороны, вперед, на все стороны? Есть ли еще верх и низ? Не блуждаем ли мы, словно в бесконечной ночи? Не дышим ли мы пустым пространством? Не сделалось ли холоднее? Не становятся ли ночи все черней и черней? Не нужно ли зажигать фонарь уже в полдень? Не слышим ли мы шума гробокопателей, которые хоронят Бога? Не осязаем ли мы запаха божественной гнили? И боги гниют! Бог умер! Бог остается не живым! И мы Его убили! В чем мы найдем утешение, мы — убийцы из убийц? Самый Святейший и самый Могущественнейший, какого только имел мир, залился кровью под нашими ножами! Кто смоет с нас эту кровь? Какой водой мы очистимся? Какие жертвы, какие святые игры мы изобретем? И не слишком ли огромно величие этого труда, чтобы мы смогли его вынести? Разве мы сами не должны стать богами, чтобы быть достойными Его?2” Этот рассказ Nietzsche заканчивает, замечая, что еще в тот же день безумец ворвался в несколько церквей и там пел Богу requiem aeternam3. Когда его оттуда вывели и стали задавать вопросы, он лишь ответил: «Что есть эти церкви, если не гробы Бога и не надгробия Богу?»

В этой зарисовке передана вся трагедия человеческого безверия, безверия, осознанного во всей его глубине. То, что человек может убить Бога и в себе и в своей жизни, мы испытываем каждый день. Каждый грех есть богоубийство. Каждый грешник — богоубийца. Мы все не только участники той ужасающей трагедии, которая произошла на Голгофе, но и распространители этой трагедии в истории, ибо Иисус, по глубокому высказыванию Паскаля, умирает до конца времен. Безумец Nietzsche поднимает весьма интересный вопрос: «Мы убили Бога: вы и я. Но как мы это сделали? Как мы смогли выпить море? Кто дал нам такую губку, чтобы мы стерли весь горизонт? Что мы делали, отцепляя землю от ее солнца?» Этот вопрос имеет глубочайший смысл. Каким действием человек в состоянии убить в себе Бога? На это отвечает Heidegger. Он говорит, что о том, что сделали люди, отцепляя землю от солнца, рассказывает история Европы последних трехсот пятидесяти лет4. Что же характерно для этой истории? Что за это время произошло? Этот период Heidegger характеризует весьма кратко, говоря, что в этот период человек восстал в своем Я. И действительно, вся история последних трехсот пятидесяти лет была не чем другим, как одним огромным восстанием человека. В это время человек обратил свой взгляд на себя. Прежде он смотрел в трансценденцию. Бог стоял в центре его внимания. Между тем за последние триста лет человек отвратился от Бога и обратился к себе. Бога он оставил за своей спиной, превратил Его в одно из существ наряду со многими другими, объявил Его недоступным, ненаходимым, наконец, несуществующим. Поэтому человеческое Я естественно оказалось в центре и сделалось главной заботой человека. Это и было то как ницшевского безумца, которым человек убил Бога. Это и было то действие, которым человек отцепил свою землю от ее солнца. Это и был тот сосуд, которым он выпил море, и та губка, которой он стер горизонт. Взгляд, отвращенный от Бога и повернутый к себе имеет такое огромное значение, что всю новую историю сущностно отделяет от прежней.