Вот почему Иов принял страдание и вот почему святые его искали и даже радовались ему. Страдание было для них возможностью избавиться от себя прежнего и стать новым человеком. Оно было единственной возможностью иединственным путем, ибо безгрешно лишить человека бытия может только страдание. Правда, грех тоже лишает человека бытия. Изречение бл. Августина, что грех это «inclinatio ad nihilum» — приближение к небытию, выражает его глубочайшую сущность. Но грех также замыкает человеческую экзистенцию перед Богом: в этой замкнутости как раз и происходит это лишение бытия. Грех отвращает человека от Бога и тем самым он устремляет свой взгляд в небытие. Поэтому осуществляемое грехом лишение бытия не дает человеку возможности облечься в новое бытие, ибо лишение бытия грехом отвращает человека от источника бытия. Между тем страдание лишает человека бытия совершенно по-другому. Оно не замыкает экзистенцию и сама собой не отвращает человека от Бога. Оно только разрушает прежнее бытие, оставляя человеку возможность позаботиться о новом. Таким образом, если человек пользуется этой возможностью, если он обращается к трансценденции и делает ее основой этого нового бытия, он действительно не только спасается от погибели, но и поднимается на новый уровень экзистенции. Таким образом, человек, принявший страдание и претерпевший его в Боге, идет в двух направлениях. С одной стороны, он приближается к небытию, утрачивая свое прежнее бытие: свои привычки, свои склонности, свою повседневность, свой мир. С другой стороны, он поднимается в направлении к бытию, приобретая под влиянием трансценденции новые переживания, новые чувства, новые взгляды, новую любовь и новую веру. Трансценденция снисходит в такого человека и совмещается с ним. В страдании человек меняется, выявляя в себе божественный первообраз. Все тяжелое, безнравственное, природное, мирское, что сформировала в нем повседневность, исчезает в страдании. Страдание очищает человеческое существо от всех чуждых его сущности и его идеалу наростов. Страдание устраняет из нас все то, что мешает проявиться в нас божественному первообразу. Претерпевать в Боге в глубинном смысле означает обожать себя.
Таким образом, становится понятным, почему святые, решившись идти к Богу, вполне естественно начинали искать страдания. Только страдание могло их очистить и подготовить к нисхождению в них Господа. Только страдание могло облечь их в нового человека, о котором говорил св. Павел. Поэтому святые в сущности жаждут не страдания как такового, как распространителя небытия, как разрушителя человека, но они жаждут Бога. Страдание для них было только путем, единственным и подлинным путем к Богу. Страдая, они радовались не убыванию своего бытия, но тому, что это убывание вместе было и построением Богом нового бытия. Страдание было и остается злом. Оно не утрачивает этого своего негативного характера даже и в жизни святых. Но именно потому, что оно есть небытие, оно уносит в это небытие и прежнее неудачное, неочищенное человеческое бытие, создавая онтологические возможности обосновать наше бытие заново, на этот раз уже самим Абсолютным Бытием и тем самым обрести главную опору, не такую, какую мы имели прежде. Стремясь вверх, святые как раз и жаждут страдания, чтобы как можно скорее достичь этого верха и потому доверяют страданию избавление их от того груза, который постоянно тянул их вниз и привязывал их к миру.
Таков экзистенциальный смысл страдания. Это ответ, который Иов дал своим друзьям и который святые Церкви дают страдающему и ищущему смысла страдания миру. И этот ответ показывает, что страдание — это обоюдоострый меч. В своем существе страдание есть лишение бытия: разрушение и погубление человека. Эту свою сущность оно осуществляет в каждом из нас. Однако установки человека по отношению к этому разрушению неодинаковы. Если человек закрывается перед Богом и не основывает на Нем своего нового бытия, страдание разрушает его до совершенного обесчеловечивания. Но если он открывается перед Богом и в Нем ищет основу и содержание для своего нового бытия, тогда он поднимается вверх и нанесенные страданием раны «заделывает», как та улитка, божественным жемчугом. Исходя из этого, мы приходим к важному выводу: страдание имеет смысл только тогда, когда оно есть путь для Бога в нашу умаленную экзистенцию. Во всех других случаях, когда Бога нет, когда человек остается один на один со своими мучениями, страдание не имеет смысла. В этих случаях оно есть прорыв небытия, прорыв того первобытного хаоса, который кроется в глубинах нашей действительности и который постоянно грозит нашему бытию. Замкнувшись пред Богом, настигнутые страданием, мы становимся добычей хаоса, который нас окончательно губит. Это и есть та темная адская сторона страдания, о которой говорит Бердяев. Этот хаос, эту адскую сторону страдания можно преодолеть только снисхождением трансценденции. Первородный Дух Господа парил над первобытным хаосом и создавал формы бытия. Точно также этот же самый Дух может создать новое бытие и в нас, если прежнее уничтожается страданием. Если прежнее наше бытие, если прежний наш человек и прежний наш мир являются препятствием для того, чтобы Бог вошел и жил в нас, чтобы Он соединил нас с Собою, тогдадолжно прийти страдание и низвергнуть это препятствие в небытие. Соединение с Богом и жизнь в Нем есть жажда всей действительности — и человека, и мира. Тем самым жажда есть и страдание, ибо оно единственный путь к этому соединению. То, что святые претерпели в индивидуальной жизни, должен претерпеть каждый человек в отдельности и весь мир в целом. Жажда страдания, которая содержится в личности святых, есть не что другое, как выражение всеобщей необходимости страдания.
Здесь нам становится понятной та великая человеческая иллюзия, символом которой являются кущи, предложенные Петром на горе Фавор. Евангелие рассказывает, что «взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и воззвел их на гору высокую одних, И преобразился пред ними: и просияло лице Его как солнце, одежды же Его сделались белыми как свет. И вот, явились им Моисей и Илия, с ним беседующие. При сем Петр сказал Иисусу: Господи! хорошо нам здесь быть; если хочешь, сделаем здесь три кущи: Тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии» (Мт. 17, 1–4). Это событие имеет особенное значение в жизни всякого человека.Гора Фавор возникает в человеческой экзистенции во всякий час. Все мы ослепляемся этими экстатическими искрами, которые предстают перед нами в виде любви, славы, благополучия, вообще — в виде земного счастья; всем нам становится хорошо здесь быть; все мы повторяем слова Rilke «Hiersein ist herrlich» — «здешнее великолепно»; и все мы, как Петр, говорим, не зная что (ср. Лука 9, 33). Поэтому облако осеняет наши видения, мы падаем «на лица свои», а возведши очи свои, никого не видим, «кроме одного Иисуса» (Мт. 17, 6, 8) и того, распятого на кресте. Фавор это только пробегающий блик по неочищенной нашей экзистенции. Земля, не преображенная страданием и смертью, не может вынести этого сияния. Рассказ о преображении на горе Фавор удивительным образом связан с особенным Христа подчеркиванием своего страдания и смерти. Пообещав дать Петру ключи от Царства Небесного, «Иисус начал открывать ученикам Своим, что Ему должно идти в Иерусалим и много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников, и быть убиту, и в третий день воскреснуть» (Мт. 16, 21). И еще Христос заострил внимание своих учеников на том, что «если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною» (16, 24). И сразу же после этого следует рассказ о преображении Христа на горе Фавор. Всем этим Христос хотел сказать, что кто хочет следовать за Ним, преображенным и сияющим, как солнце, тот также должен следовать за Ним и истекающим кровью; кто хочет ставить с Ним кущи на Фаворской горе, прежде должен быть распят на Голгофе. Вот почему даже во время самого преображения, как об этом свидетельствует Лука, Моисей и Илия говорили с Христом «об исходе Его, который ему надлежало совершить в Иерусалиме» (Лука 9, 31). Гора Фавор, на которой преобразился Христос, есть символ исчезнувшей действительности. Для того чтобы Фавор стал реальностью, надо на него взбираться через Голгофу.
