Однако потеря богатства не является единственным и самым верным способом выбрасывания человека из повседневности. Тело, как говорилось, тоже может стать способом пропадания человека в мире жизненности, способом даже более действенным и более трагическим, нежели богатство. Даже и неимущий человек может придавать самостоятельный смысл бытию своей плоти, уничтожить ее символичность и, таким образом, позволить затянуть себя в глубины повседневности. Поэтому сатана не удовлетворяется равнодушием Иова по отношению к утраченному богатству. Он хочет прикоснуться и ко второму столпу повседневности и разрушить его. Он хочет уничтожить плоть Иова. «Но простри руку Твою, и коснись кости его и плоти его, — благословит ли он Тебя?» (2, 5). Тело, как упоминалось, значительно роднее нам, нежели богатство. Поэтому, с одной стороны, оно нас глубже затягивает в повседневность, но, с другой — прикосновение к нему мы переживаем намного болезненнее, нежели прикосновение к богатству. Проиграв своеобразное пари с Богом в отношении богатства, сатана надеется выиграть его в отношении плоти. Поэтому, получив согласие Господа, он «поразил Иова проказою лютою от подошвы ноги его по самое темя его. И взял он себе черепицу, чтобы скоблить себя ею, и сел в пепел» (2, 7–8). Страдания Иова, что чувствуется в его жалобах, были невыразимо сильны. У него не было отдыха ни днем, ни ночью. Боль пронизывала все тело, словно огонь. Его приводили в ужас страшные сны и отвращение от него людей. И все же Иов остался верен самому себе и своему Богу. Когда его жена, жалуясь на все эти несчастья, посоветовала ему похулить Бога и умереть, дабы положить конец всей этой ужасной жизни, Иов сказал: «ты говоришь как одна из безумных; неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?» (2, 10). И Священное Писание замечает: «Во всем этом не согрешил Иов устами своими». В этом отношении он также оказался достоин доверия Божиего. Лишившись богатств, Иов утешился строгой независимостью экзистенции человека от всего мира. Утратив плоть, он утешается Провидением. Иов переживает Бога как Великого Осмыслителя, в руках которого сокрыто и добро, и зло. Иов не делает Бога автором зла, как это позже сделали манихеи, но он чувствует, что все удары судьбы, настигающие человека, включены во всеобщую целесообразность, основа которой содержится в самом Боге. Поэтому Иов воспринимает удары судьбы не как внешнее несчастье, которое подавляет и раздавливает человека, но как дары Господа, которые раздают Его невидимые руки. Переживая добро как дар, принятый из рук Бога, нельзя по-другому переживать и зло. Вот почему Иов выносит и это последнее испытание, которое окончательно выбрасывает его из повседневности. Проказа на теле отделяет его от всего мира: и от вещей, и от людей. Жизнь за селением на груде мусора уже не есть повседневность.

Этим, как представляется, и должна была бы закончиться книга Иова. Куда же дальше идти? Сатана твердит Богу, что Иов служит Господу только ради данного Им преуспеяния. Но если бы Бог отклонил бы свою покровительствующую руку, то Иов вместо вознесения хвалы Ему стал бы богохульствовать у Него на глазах. Господь последовал совету сатаны и позволил ему уничтожить все, что только могло связывать Иова с повседневностью: его богатство, его детей, наконец, саму его плоть. Однако оказалось, что Иов не совсем пропал в мире, как это предполагал сатана, опираясь на свой опыт, приобретенный во время странствий по земле. Иов выдержал все удары и остался верен Богу. Замыслы сатаны потерпели крах. Так что же еще остается сказать? И все же замыслы сатаны и испытания Иова составляют только введение к книге. Само же содержание книги — это размышления Иова, его ответы своим друзьям, которые пытаются вмешаться в мысли Иова, дополнить их или исправить. Удары судьбы Иов вынес. Он не предал своей верности Богу. Но, выброшенный из повседневности, он нашел в себе нечто новое, то, чего не было прежде, а именно: необходимость мыслить. Теперь мышление стало основной функцией его бытия. Прежде он думал и заботился о делах каждодневности. Прежде, как упоминалось, Иов не мыслил. Теперь же он опускается в глубины бытия и поднимает вопрос экзистенции человека. Все речи Иова, как говорилось, сосредоточены на этой главной проблеме. Что же произошло? Почему Иов начал мыслить? Если рассматривать этот вопрос поверхностно, ничего удивительного не произошло. Ведь разве погруженность в мысли после утраты всего не является чем-то само собой разумеющимся? Разве этим занимался только один Иов? Однако, рассудив глубже, это нечто само собой разумеющееся становится непонятным. Почему удары судьбы, а особенно страдание заставляет человека мыслить? Почему автор книги Иова вопрос экзистенции человека вкладывает в уста страдающего Иова? Является ли это только чисто поэтическим средством, чтобы произвести на читателя более глубокое впечатление? А может, это глубокая метафизическая идея? На этот вопрос мы и попытаемся ответить.

Страдание обладает удивительной пробуждающей силой. K. Jaspers замечает, что если бы было только счастье существования, то возможная экзистенция осталась бы дремлющей[33]. Иначе говоря, если бы человек постоянно жил счастливо, то возможности его бытия не раскрылись бы, ибо они никогда не пробудились бы к подлинному существованию. Jaspers замечает, что счастье делает человека пустым и этим своим пустым влиянием оно намеревается разрушить подлинное бытие. Если страдание, по утверждению Jaspers’а, уничтожает физическое существование, то счастье угрожает самому нашему бытию[34]. Оно убаюкивает человека тем, что не сохраняется. Оно, как и апостолы на горе Фавор, пытается сделать вечными мгновенные проблески, не замечая, что эти мгновения в нашем существовании должны пройти и что именно потому мы их и ценим, что не можем их удержать. Сила счастья испытывается только тогда, когда оно разбивается. Неразбитое и кажущееся неразбиваемым счастье увлекает нас в повседневность и затеривает в мире.

Между тем страдание как раз выбрасывает нас из этой повседневности. Когда человек счастлив, он предполагает, что мир и его выражение — повседневность — есть подлинное пространство его существования. Страдание, разрушая это пространство, зовет человека куда-то в другое место. Оно показывает, что пропадание в мире не есть основное назначение бытия человека: напротив, оно — неподлинное состояние человека, заслоняющее подлинное, то, которое как раз и проявляет страдание. Страдание свидетель того, что человек есть в мире, но что он не от мира, если для определения этого парадоксального положения человека мы воспользуемся словами самого Христа, сказанными Им накануне своей муки. Человек есть в мире, чтобы раскрыть себя через столкновение с сопротивлением мира. В этом отношении существование в мире для человека является условием и полем осуществления самого себя. Но человек есть не от мира, ибо он бывает в себе и для себя. Мир для него только условие и поле его деятельности, но никогда не источник его существования и смысла. Таким образом, если человек, переживая долгий период счастья, успевает забыть эту свою независимость и начинает быть так, словно он от мира, страдание выводит его из этого забвения и указывает на подлинное его состояние. В этом отношении страдание есть пробудитель пропавшего бытия. Оно, словно будильник, звонит только тогда, когда мы особенно глубоко погружены в сон мирского своего существования, тогда оно и выбрасывает нас из нашей теплой постели. Мы вскакиваем немного испугавшись и в первые мгновения не можем разобраться в своем новом положении. Однако несколько позже мы осматриваемся и начинаем быть по-другому, нежели во время дремоты. Мы пробуждаемся из тишины онтического сна. Мы начинаем говорить, но уже совершенно другие, новые слова, не те, которые мы произносили сквозь дремоту. Тогда мы лишь лепетали. Теперь мы заговорили всем своим бытием.