Бесконечная близость трансценденции человеку, наша жизнь в ней, наша постоянная и неминуемая связь с нею приводят к тому, что в экзистенциальном столкновении Бог нами переживается как наш Спаситель. Экзистенция, как говорилось, есть постоянная опасность. Небытие подстерегает ее повсюду и часто обрушивается на нее. Помощи, как защиты от этой опасности, мы не находим ни в самих себе, ни в других, ибо она подстерегает и так или иначе настигает нас всех. Таким образом, нам лишь остается повторять слова Псалма — «Бог нам прибежище и сила» — «Deus est nobis refugium et robur» (Пс. 45, 1); повторять не губами, но своим бытием, не психологически, но онтологически. Эти слова человечество повторяет во все времена. Их повторяет и Иов. Он постоянно говорит о том, что Бог будет его Спасителем; что Спаситель и Искупитель его жив, что «Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию; И я во плоти моей узрю Бога» (19, 25–26). Переживание Бога Спасителя в душе Иова настолько сильно, что он никогда, ни в какое мгновение не усомнился в Нем. В открытости своей экзистенции он чувствует спасительную руку Господа. Правда, Иов не в состоянии понять смысла своих несчастий. Он упрекает Бога, что тот его безвинного преследует. Но наряду с этими упреками в Иове живет надежда и вера. Бог непостижим, неуловим, недоступен. Но вместе с этим он и бесконечно близок, Он единственный, в котором мы держимся и потому Он сможет освободить и спасти нас. А так как экзистенция постоянно нуждается в таком освобождении, ибо постоянно находится перед лицом небытия, то тем самым и переживание Бога как Спасителя становится в человеке постоянным. Всякий религиозный акт есть тоска по спасению, и всякая религия есть религия спасения. Там, где отсутствует чувство спасения , там нет и религии. Деизм не является религией потому, что он, делая Бога только трансцендентным, уничтожает переживание Бога как Спасителя. Бог, который живет только по ту сторону нас, не может опуститься к нам. Пантеизм тоже не является религией, ибо он, делая Бога только имманентным, тем самым делает чувство спасения невозможным, ибо здесь нет того, кто спасает. Бог, который сливается с нами, не может возвыситься над нами и тем самым не может возвысить и нас. Однако всякое переживание Бога как бесконечно от нас далекого и вместе как бесконечно нам близкого вызывает чувство спасенности, реально его обосновывает и тем самым создает подлинное отношение между экзистенцией и трансценденцией. Спасение возможно только тогда, когда Бог не сливается с нами, как в пантеизме, и не отдаляется до степени недостигаемости, как в деизме. Эта великая противоположность Бога — transcendentus — imanentus, по ту сторону нас и в нас — и есть основа для возникновения чувства спасенности и тем самым проявления религии.

В тоже время она является и достаточным обоснованием для того, чтобычеловек мог смело воззвать к Богу. У Иова этой смелости вполне достаточно. Если бы между Иовом и Богом стоял судья, который воздел бы свои руки на каждого, Иов говорил бы, не страшась Бога. Он тогда сказал бы Богу: «не обвиняй меня; объяви мне, за что Ты со мною борешься?» (10, 2). И еще один пример: «Узнал бы слова, какими Он ответит мне, и понял бы, что Он скажет мне» (23, 5). Друзьям Иова, как говорилось, кажется, что Иов бунтует и даже злословит. Поэтому Елиуй и советует Иову остерегаться «нечестия» (36, 21), ибо «Он уже не требует от человека, чтобы шел на суд с Богом» (34, 23). Но подлинногобунтарства в душе Иова нет. Иов это не Конрад Мицкевича, который объявил бы Богу войну, находя опору в самом себе; в своей творческой силе, в своем бесконечном напряжении чувств. Иов — противоположность Конрада. Он ощущает себя ничтожеством и даже удивляется, как еще Бог обращает внимание на такое ничтожество. «Разве дни твои, как дни человека, или лета Твои, как дни мужа. Что Ты ищешь порока во мне и допытываешься греха во мне» (10, 5–6). И если Иов осмеливается обращаться к Богу, то это происходит не от ощущения собственной силы, но, напротив, от ощущения собственной ничтожности. Трансценденция есть его спасение. Только она одна может его спасти. Поэтому от к ней и обращается; обращается смело, даже несколько бесцеремонно, немного по-прометеевски, но искренне и открыто. Иов постоянно напоминает Господу, что он творение Его рук. Почему же тогда Бог так упорно хочет уничтожить это свое творение? «Не Ты ли вылил меня, как молоко, и, как творог, сгустил меня, Кожею и плотию одел меня, костями и жилами скрепил меня» (10, 10–11), «И Ты губишь меня?» (8). Иов не верит в такую возможность. Он ждет спасения. Поэтому он и взывает к Господу и выплескивает Ему все свои жалобы, и просит у Него пощады. Тоска по спасению есть стимул для человека, чтобы встать перед Богом и сказать Ему свое слово. Если смотреть поверхностно, это слово может показаться грубым и жестким, но в своей сущности оно всегда естьмольба. Смелость, с которой человек произносит свое слово перед Богом, есть своеобразная схватка с Господом. Иов борется с Богом так же, как с Ним боролся и Иаков. Но он борется не так, как с Ним боролись Люцифер23 и Конрад, желая победить Бога и занять Его место в бытии. Иов борется, чтобы заставить Бога поднять человека, соскальзывающего в небытие. «Не отпущу Тебя, пока не благословишь меня» (Быт. 32, 26) — эти слова Иакова применимы ко всякой экзистенции, взывающей к Богу. Схватка человека с Богом есть способ открыть свою экзистенцию полностью. И когда экзистенция открыта, тогда нисходит благодать Божия и заполняет ее. Тогда человек отпускает Бога, ибо Бог уже у него внутри. Тогда человек выигрывает схватку, ибо он выигрывает – Господа. И в этом выигрыше экзистенциальное столкновение достигает своих вершин. Человек особенно близок с Богом и особенно сильно Его переживает тогда, когда трансценденция становится выигрышем экзистенции.

В такой гамме чувств выражается экзистенциальное столкновение с Богом. Если метафизическое познание Бога бедно по своему содержанию, то религиозное переживание Бога необычайно богато. В логическом познании мы постигаем Бога только как метафизическое оправдание существования существ. В религиозном переживании Он предстает перед нами как неисчерпаемая Полнота Бытия, как Личностная Действительность, необычайно высоко вознесенная над человеком, но вместе — склоняющаяся к нему, его поднимающая и спасающая.Религиозный акт являет Бога в Его богатстве. В экзистенциальном столкновении человек встречается с Богом не как с формальной идеей, но как с Бытием, которое несет абсолютное содержание и совокупность всего. Поэтому свойства Бога, Его сущность и Его конкретное существование становятся для нас понятными именно в религиозном акте. Вне сомнения, человек для выражения необычайного богатства Господа, этих пережитых им Его свойств прибегает к конкретным образам и символам. Но все они слишком бедны для того, чтобы адекватно выразить божественное бытие. Все они только человеческие аналогии. Однако ими выражаемая сущность Бога остается неискаженной. Подлинный религиозный акт являет и подлинного Бога. А этот акт подлинен тогда, когда человек открывается Богу так, как к этому открытию себя ведет сама структура его экзистенции. Погружение в Бога есть выбор экзистенции и вместе — выражение природы религиозного акта.

Герой романа Достоевского «Братья Карамазовы» Иван Карамазов говорит своему брату Алеше: «Не бога я не принимаю, Алеша, я только билет ему почтительнейше возвращаю»24. И дальше он поясняет свою мысль: «Я не Бога не принимаю, пойми ты это, я мира, им созданного, мира-то божьего не принимаю»25. Отвечая на вопрос Алеши: «Ты мне объяснишь, для чего “мира не принимаешь”?»26, Иван рассказывает целый ряд ужасных историй о страданиях детей. И в конце концов он делает совершенно определенный вывод: «Да и слишком дорого оценили гармонию, не по карману нашему вовсе столько платить за вход. А потому свой билет за вход спешу возвратить обратно. И если только я честный человек, то обязан возвратить его как можно заранее»27. Этим Иван хочет сказать, что порядок, в котором возможно страдание невинного младенца, не достоин Бога; порядочный человек с таким порядком примириться не может, не может его признать и чувствовать себя в нем своим. Тем самым он не может встретиться с Богом, ибо путь к этой встрече ему преграждает бессмысленность этого порядка. Иначе говоря, существование страдания в мире закрывает перед человеком двери экзистенциального столкновения. Такая трагедия постигает не только Ивана Карамазова. Она постигает многие особенно чуткие души, которые, будучи не в состоянии раскрыть смысл страдания, отворачиваются от Бога и идут своим путем. В их переживании кроется мысль Ивана — «слишком дорого оценили вход в гармонию». Божественный свет в мире и в их собственной экзистенции всем этим людям застилает мрак зла. Как Бог может выносить зло, особенно страдание, если Он сам не раз называл свои творения добрыми? Оправдание Бога перед лицом зла – проблема, вечно мучающая человечество. Со времен Leibniz’а28 делаются попытки писать системные теодицеи, то есть оправдания Бога, ибо зло есть вечное привлечение Бога к суду. Почему Иов хотел судиться с Богом? Именно потому, что был настигнут страданием. Он чувствовал себя невиновным, потому и не мог смириться со своей ситуацией и искал Бога, чтобы тот разъяснил ему, почему же Он преследует его. И чем другим были ответы его друзей, если не усилиями оправдать Бога в глазах Иова? Книга Иова это теодицея в прямом и подлинном смысле этого слова. Зло не позволяет человеку смириться с тем порядком, которого оно коснулось, и человек ищет смысл зла. Он его ищет с самого начала своего существования и будет искать все время своей истории.