— Зачем?

— Как зачем? У соседа моего, который год как помер, сын единственный, красавец — статью и ликом на славу удался, а уж умный… жуть! Но норовом скромен. Вот — за него и отдал бы доченьку. Молодята над внуками да внучками бы работали, я двумя царствами правил бы, силы государству добавляя.

— Ох и хитер… — уважительно заметил баюн.

— Да не вышло по моему желанию, — вздохнул царь.

— Что ж так?

— Не прошло и месяца, как я волю царскую огласил, приходит во дворец холоп, с головы да ног сажей перемазанный.

— Ты, — говорит, — обещал дочь отдать за того, кто корабль летучий ко дворцу доставит?

— Обещал.

— Я исполню твое повеление, а ты за меня царевну отдашь?

— За тебя, холопа неумытого?

Осерчал я, велел кинуть в темницу сырую, крыс полную. Пущай над судьбою своей непутевою помыслит. А сам на крыльцо. Над дворцом корабль висит — чудо чудное. Тотчас за женихом послал, пущай вступает во владение. Уж внуков хочется невмочь. А трубочисту неумытому посулил полный кошель злата да жбан водки опосля свадьбы, и чтоб больше в царстве моем не показывался.

Обрадовался он, руки-ноги целовал, отцом-матерью величал.

— Секрет управления кораблем тебе открою, — говорит, — за доброту твою и справедливость.

Оно и правильно, дело хорошее. Поднялся я на корабль. Паруса на ветру трепещут, снасти аки струны звенят, на столике яства, вина разные. Хорошо царя встречают. Прослезился я. Хотел даже трубочисту шапку с чела царского подарить. Но не подарил — ветер крепко дул.

И тут генерал (далее следует несколько отличающаяся от дарвиновской теория происхождения одного отдельно взятого homo sapiens), язви его душу, выхватывает меч и рубит якорь.

А трубочист — морда неумытая, кричит:

— В добрый путь!

Видать, сговорились за моей спиной, изменники.

— А что дальше? — спросил я.

— Да вот, почитай, уж год болтаюсь по небу, питаюсь чем придется, исхудал совсем.

Конец стенаниям царя положила избушка на курьих ножках. Она сперва подпрыгнула, затем села на зад. Миска со смородиновым вареньем подлетела вверх, размазав свое содержимое по всей необъятной ширине царского лица. Медное блюдо из-под утки, разбросав обглоданные кости, попыталось достать меня, но я оказался проворнее. Еще раньше стул выскочил из-под меня, и ваш покорный слуга опрокинулся на спину, растянувшись на полу и звонко приложившись затылком.

Злой как черт выскакиваю на крыльцо и замираю с раскрытым ртом. Рядом с кораблем кружит огромная тень, стремительно пикирующая в моем направлении.

Не успел я пошевелиться, как меня тут же обслюнявили с головы до ног.

— Нашел! — закричала Правая голова.

— Отыскался, родимый! — Средняя.

— Не ждали? — Левая.

Проведя рукавом рубахи по лицу, я частично стер последствия ласки Змея Горыныча. Который до того разгорячился, что вокруг него витает целое облако пара.

Наверное, очень спешил…

— Я тоже рад тебя видеть.

— И я. Я. Я.

— Только в следующий раз постарайся свое появление не сопровождать таким переполохом. А то Яга осерчает…

— Да я тихо.

Но Баба Яга почему-то не спешила появляться на крыльце, разбрасывая молнии направо и налево. Осторожно заглядываю внутрь избушки. Мои глаза от изумления лезут на лоб. Только представьте себе эту картину.

Посреди комнаты на полу сидит Яга и держит на руках царя, вес которого на порядок больше, чем ее собственный, при этом она нежно качает его и слизывает смородиновое варенье с его довольного лица. Идиллия, одним словом.

— Любви все возрасты покорны, — мурлычет кот-баюн, осторожно выскальзывая из избы.

Я на цыпочках следую за ним, размышляя о непредсказуемости Его Величества Случая.

— Это тебе, — протягивая полупустую кружку, говорит кот-баюн.

— А что это? — опасливо косясь на черную маслянистую кашицу на дне деревянной посудины, интересуюсь я.

— Кохвия.

— Кофе то есть.

— Ну да.

— Откуда?

— Баба Яга наколдовала.

— Да я пить не хочу…

— И не надо. Я сам выпил — вкуснотища. Только на вкус противная, а так очень даже ничего.

— Привыкнешь.

— Ага. Ну на.

— Зачем? Сам пойди сполосни.

— Гадать.

— Как?

— На кохвейной гуще.

— Не мои методы — я все больше по старинке.

— Точно не нужно? — уточнил Василий.

— Точно.

— Все-таки мне мыть придется, — понурив голову, вздыхает он и направляется к колодцу.

Гадание на кофейной гуще — метод, конечно, примитивный, девкам во время посиделок развлечение, но даже он мне неподвластен, не говоря уж о более серьезных способах магического предсказания. Вот такой из меня волхв… волхв, который завтрашнюю погоду узнает не по полету птиц и шелесту листвы на деревьях, а из прогноза погоды на первом канале.

Да и что толку гадать, если через полчаса ведьмы установят точно — ошибся ли Змей Горыныч, когда говорил, что видел, как Бессмертный с царевной скрылся в Мрачных Чертогах, или этот некто в черном плаще и со связанной девушкой на плече действительно мой заклятый враг.

Забросив за спину выкованный мне в подарок меч, я проверил, удобно ли расположена рукоять. Одним движением рука заводится за голову, пальцы сами сжимают рукоять, миг — и вот уже сияющая полоска смертоносной стали нацелена противнику в сердце. Осторожно возвращаю меч в ножны, стараясь не отрезать самому себе уши, и начинаю обход лагеря, раскинувшегося под сросшимися кронами корявых лип.

На оголившемся во время недавних дождей корне сидит Владигор в человеческом обличье и грызет кусок вяленого мяса, по своим вкусовым качествам не уступающий подметкам старых калош. Его волкодлаки прочесывают лес вокруг замка и Чертогов, пытаясь найти какие-нибудь следы Кощея и Аленки, но пока безрезультатно.

Обхожу толстый канат, удерживающий на привязи летучий корабль, которым мы воспользовались с любезного разрешения царя, который пожелал отправиться с нами. Только сдается мне, что все дело в Яге, которая за последние два дня едва ли больше чем на пару минут покидала его общество.

Они и сейчас о чем-то щебечут, уединившись в капитанской каюте корабля и прихватив с собой скатерть-самобранку.

Перебрасывая с пальца на палец ручную шаровую молнию, сидит Софон. Его магический посох лежит рядом, с едва заметным сиянием поглощая из окружающей среды энергию, которая будет необходима в предстоящем сражении.

Укутавшись в конскую попону, дремлет Прокоп, время от времени вздрагивая и дергая волосатыми ногами, словно убегая от кого-то.

Остальные отсутствуют. Они заняты делом. Натка помогает ведьмам, Данила волкодлакам, а я хожу как неприкаянный, ожидая, пока другие сделают то, что я должен уметь сам, но не умею, потому что самозванец.

— Эй, волхв!

Повернувшись к окликнувшему меня волкодлаку, я проследил за его рукой и рассмотрел несколько черных точек, движущихся в нашем направлении со стороны замка.

— Интересно, что им нужно?

— Сейчас узнаем, — вскочив в седло, ответил я, и одним касанием каблуков отправил Урагана навстречу приближающейся группе.

— Я с тобой.

— Давай.

Владигор взбирается на спину чалой кобылы, которая недовольно фыркает, но подчиняется воле наездника и, догнав меня, пристраивается стремя в стремя.

При нашем приближении ходоки из Кощеева замка замирают и дружно падают на колени.

— К вашей милости взываем! — выкрикивают они, протягивая плохо обструганное полено, перевязанное белой тряпкой.

Рассмотрев, что они безоружны, я спешиваюсь:

— Нужно понимать так, что вы парламентеры.

— Не велите казнить, — дружно кричат они. — Послы мы.

— И кто же вас послал? И куда?

— Батюшка городничий прислали, — начинает один из послов, чьи руки и держат символ их неприкосновенности. — Велел в ноги падать, милости просить и грамоту с ключом вручить.