– Травмировался? – переспросил Крюков таким тоном, точно впервые узнал о случившемся. Но тут же на его лицо наползла маска озабоченности – почти горя. – Федор неудачно стартовал… ахилл… не тебе объяснять, какая это коварная штука. Будем надеяться, что обойдется без операции. – Искренности в его словах я не уловил. – Ну, ладно, мистер Романько, бывайте! – Крюков бодро и, как мне почудилось, поспешно попрощался.

Гаврюшкин же просто величественно кивнул головой, и они удалились в сторону тассовской комнаты, куда должен был с минуты на минуту прибыть сам Громов, спортивный вельможа высшего ранга. Он соблаговолил приехать побеседовать с журналистами. Если честно, то вчера я намеревался посетить эту импровизированную пресс-конференцию. Встреча с Гаврюшкиным и Крюковым начисто отбила это желание.

Поторчав еще некоторое время у телеэкрана и посмотрев первые бои боксеров в полулегком весе, я отправился знакомой дорогой к «Кодаку» – за кофе.

Никак не выходил у меня из головы Крюков. Отчего это он так встревожился, когда я поинтересовался здоровьем Федора?

– А я вас искал, Олег! – воскликнул Дейв Дональдсон, метеором влетевший в тихий уголок кодаковского офиса.

– Привет, Дейв! Как там твой шеф? Доволен?

– Да он просто в прострацию впал от восторга. Он утверждает, что премия Гуллита мне обеспечена. Чтоб мне с места не сойти!

– Что это за премия, Дейв?

– За самый сенсационный спортивный материал!

– Тогда желаю тебе победы!

– Нет, нет! – суеверно вскричал мой англичанин. – Это меня сейчас совершенно не интересует. Как вы думаете, когда взорвется бомба?

– Какая еще бомба, Дейв?

– Ну, этот допинг, код которого привез господин Дивер!

– Будем ждать.

– Я бы многое отдал, только б намек услышать, где взорвется «бомба»! – А я бы все отдал, лишь бы она никогда не взорвалась, Дейв…

– Простите, Олег, я вас понимаю, – замялся Дейв Дональдсон, но тут же нашелся и сказал, точно реабилитируя себя: – Ведь это не от нас зависит, Олег! Не мы с вами придумали эту заразу!

– Мне от этого не легче, Дейв. Кто бы не подорвался на этой проклятой мине, это понимай так – подрывается спорт, его устои, человеческая чистота и доброта, а без них разве можно жить, Дейв?

– Нелегко, вы правы…

– Меня беспокоит, куда запропастился Майкл Дивер? Ведь он еще вчера перебрался из госпиталя в гостиницу… Позвонил мне ночью, и мы условились встретиться нынче.

– Как, вы разве не знаете? – Пришла очередь изумиться Дейву Дональдсону.

– Чего не знаю?

– Келли ведь сбежал из полиции!

– Келли?!

– Да, на рассвете!

– Но как ему это удалось? Ведь его охраняли, помимо местных криминалистов, два комиссара Интерпола! – Как утопающий за соломинку, ухватился я за хрупкую надежду, что Дейв ошибается.

– Интерполовцам что-то подсыпали в кофе, они до сих пор не проснулись, а местные… не докопался я, там, как мне сообщил мистер Разумовский, занимаются расследованием происшествия сеульские генералы. Слава богу, хоть Питер Скарлборо не успел дать деру, они его держали в особой камере, ключи от нее хранились у начальства. Вот так номер! Я-то был уверен, что вы в курсе дел. Я ушел передать материал в газету!

– Странно, где же тогда…

– Мистер Дивер?

– Да.

– Не беспокойтесь, он в безопасности, мистер Разумовский увез его к себе, в свою конюшню, там у него, он объяснил, есть где пересидеть мистеру Диверу. Впрочем, вот вам записка от Разумовского! – Дональдсон протянул мне конверт с вычурным вензелем «Шиллы».

«Дорогой Олег! Извини, что не смогу попрощаться с тобой. Ты в курсе, что обстоятельства резко изменились. Мы с Майклом улетаем из Сеула сегодня. У мистера Дивера есть кое-какие дела на континенте, да и у меня возникли мысли, как уточнить некоторые детали биографии Питера Скарлборо, – я буду так называть его, это имя тебе ближе знакомо, детали, которые добавят ему несколько лет тюрьмы, если, конечно, американская Фемида не отправит мерзавца на электрический стул, вполне им заслуженный. Удачи тебе, Олег. Я дам знать чуть позднее. Будь осмотрительнее в Сеуле! Да убережет тебя бог! Алекс».

Джон Бенсон был великолепен.

Я сидел в нескольких метрах от финишной черты и видел, как он эдаким разноцветным болидом разорвал невидимый лазерный луч и, не снижая скорости, вписался в крутой поворот и полетел дальше, точно дистанция продолжалась, и он боролся и побеждал, хотя соперники его, еще минуту назад мечтавшие о золотой медали, уже распрощались с этой мыслью и остались позади, разбрелись по полю, сокрушенно вздымая вверх руки, обращаясь к трибунам с безмолвной просьбой простить им неудачу. Кто-то плакал, кто-то истерически хохотал, вновь и вновь переживая случившееся, – от самого старта до финиша они обреченно выискивали ту самую главную, самую важную причину, помешавшую им выполнить заветную мечту.

А он – триумфатор, буквально светящийся от счастья, – еще летел и летел в своем чудо-беге, и стадион стоя приветствовал его, Джона Бенсона, подарившего им, затаив дыхание, сидевшим на трибунах, эти секунды воодушевляющего подъема, которые потом, в трудные дни или часы жизни, будут согревать надеждой и теплить мысль, что в общем-то жизнь не такая уж и плохая штука, и человек все может, нужно только очень постараться, ну, хотя бы так, как старался Джон Бенсон, красавец, великолепный парень, душа-человек и рубаха-парень. И будет им невдомек, что повторить его взлет никому не удастся, что те девять с лишком секунд торжества человека над природой своей – торжества воли, стремления и веры, силы и надежды останутся тайной за семью замками, открыть которую не сможет и сам победитель.

Такова судьба спорта, такова судьба чемпиона – родить в сердцах надежду…

А спустя сутки взорвалась «мина»: в контрольной пробе олимпийского чемпиона (порядковый № 963) Джона Бенсона, героя и триумфатора, которого уже ждали и рекламировали в Токио, где призовой фонд их новой встречи с Карлом Льюисом достиг фантастической суммы в миллион долларов, к тому же назначенной одному лишь победителю и никому более, был обнаружен редкий, дотоле не встречавшийся в спортивной практике допинг, и вчерашний кумир был изгнан из олимпийской деревни – полицейские, как траурный караул, сопровождали неудачника в Кимпо до самого трапа самолета, улетавшего в Нью-Йорк…

Через год, когда давно уже отгорели страсти по Джону Бенсону и «дело № 963» прояснилось до конца, а преданный всемирной анафеме атлет скрылся подальше от людских глаз, я улетал в Мехико, предвкушая встречу с моим верным Хоакином Веласкесом, клятвенно заверившим в письме, что теперь-то мы непременно вернемся из океанских глубин с трофеями, и пусть трепещут акулы – голубые, белые, серые и какие там еще водятся…

Туманным, голубым сентябрьским утром я прикатил в Шереметьево, не выспавшись, но переполненный радостными воспоминаниями о вчерашнем вечере, проведенном в кругу друзей.

До отлета оставалось добрых три часа, и я поспешил из аэровокзала на льдистый осенний воздух, напитанный ароматами увядающих трав и не отравленный пока вереницами чадящих автомобилей и автобусов, только-только начинающих прибывать в аэропорт.

Тут я и столкнулся нос к носу с Вадимом Крюковым. Я, наверняка, не разглядел бы его и прошел мимо, но он сам окликнул меня, и вот теперь, широко расставив ноги, твердо стоял передо мной – чисто выбритый, располневший, явно довольный жизнью, хотя, как довелось услышать, она у него сделала резкий поворот в сторону – с прямой, надежной и обеспеченной дороги тренера сборной. После Игр, когда волны от скандала с Джоном Бенсоном раскатились по всему спортивному миру, то там, то тут возникали глухие слухи, что дружба Вадима Крюкова с Гарри Трамблом на поверку не такая уж и бескорыстная и что наставник Федора Нестеренко доподлинно знал «секреты» успехов Бенсона, и не только знал, но и активно внедрял в собственную практику, и от разоблачения в Сеуле его спасла травма Нестеренко.