Какие-то посторонние звуки долетели в комнату, заставив замереть на месте Питера Скарлборо, а Келли вскочить со своего кресла.

В следующий миг дверь комнаты распахнулась, выбитая сильным ударом ноги, и в проеме появился во всей своей красе… Алекс Разумовский. Он был в светло-голубом отглаженном костюме, в ослепительно белой рубашке с черной кокетливой бабочкой, – словно только-только с приема у английской королевы.

Но пистолет в его руке недвусмысленно говорил, что он не намерен вести светские беседы.

– Алекс?! – у Скарлборо оборвался голос и смертельная бледность залила его и без того бледное лицо. – Вы?

– Не двигаться, – тихо, но с такой убедительностью сказал Алекс Разумовский, что бронеподросток Келли дернулся, как марионетка на ниточке, и окаменел.

– Что ж, Разумовский, ваша взяла… Откуда только вы свалились на мою голову? – В голосе Питера Скарлборо я услышал обреченность…

– Не искал я вас, Котти, хотя знал давно, если увижу – живым не выпущу…

– Зачем же так, Алекс?

– Вы запамятовали о нашей последней встрече в Гонконге, Котти…

– В Гонконге? Но вас там не было, Алекс!

– Поэтому вы до сих пор и живы, Котти… Но там была Мария… Разве вы не помните этого?

– О, боже! – как стон вырвалось из глотки Питера Скарлборо.

– Да, да, Котти, вы полагали, что это осталось тайной… Но я был там спустя несколько минут после того, как сделав грязное, подлое дело, вы укатили в машине, за рулем которой сидел этот подонок… Келли…

– Я ни при чем, я не был в комнате, это – Флавио, он, он! – Келли орал как сумасшедший.

– Не пускай пену, Келли… – с омерзением сказал Алекс и повернулся ко мне, спросил участливо: – Вы можете встать, Олег?

– Могу…

Меня покачивало из стороны в сторону.

– Развяжите вашего товарища, а Келли и этого, молчаливого, свяжите. Да покрепче, чтоб рукой не могли пошевелить. – И к Келли: – Не вздумайте дурить, ребята…

Майкл Дивер, когда я его развязал, стал массировать затекшие кисти.

Когда Келли и второй подручный Питера Скарлборо оказались надежно связаны, точнее, привязаны руками, сведенными за спиной друг к другу, Алекс Разумовский приблизился к Питеру Скарлборо.

– Вот мы и свиделись, Флавио…

– Ты не посмеешь стрелять! – отпрянул назад Питер.

– Посмею, потому что для тебя же лучше исчезнуть здесь, чем угодить в руки полиции, да и твои дружки не простят тебе этого провала и рассчитаются сполна. Разве не так?

– Что тебе от моей смерти, Алекс? – взмолился Питер Скарлборо. – Дело прошлое, Мария слишком много знала, ей бы несдобровать, ну, не я, так кто-то другой, но она не ушла бы… ее бы из-под земли вытащили…

– Врешь, ты думал прежде всего о себе, о своих ощущениях, Флавио, ты этим хотел меня достать… убить морально. Тебе это удалось… почти удалось.

– Алекс, я готов отдать тебе все, что имею, только отпусти! Я сгину с глаз, уйду на дно, и никто и никогда не увидит меня! Ты не можешь взять на себя грех убийства! Убийства безоружного человека!

– Я бы расстрелял тебя, Флавио, как бешеную собаку, и человечество только бы возблагодарило меня! Но ты прав, я не смогу убить безоружного, даже такого, как ты… Я сдам тебя Интерполу, а уж они решат, куда тебя отправить – в Штаты, где тебя ждет электрический стул, в Австралию ли, где по тамошним законам тебе грозит пожизненное заключение, в Колумбию ли, где за тобой тянется кровавая цепь преступлений, в том числе убийство прокурора республики… А может быть, проще – ты сам лишишь себя никому не нужной жизни? Я готов дать тебе один патрон…

– Нет, Алекс, нет, ты не сделаешь этой глупости! Какая тебе выгода от моей смерти? У меня есть… есть деньги… и большие деньги! Отдам до последнего цента, пойду голым и босым, но подумай, Алекс, ведь мы были друзьями!

– Я давно проклял тот час, когда ты втянул меня в свои дела…

– Хорошо, я согласен, виноват перед тобой… прости!

– Не передо мной – перед людьми, отравленными тобой наркотиками, совращенными и убитыми… Неужели ты, Флавио, так жалок, что не можешь остаться мужчиной даже перед лицом смерти? Уймись…

– Нет! Нет! – Питера Скарлборо била истерика.

– Олег, займись вашим другом, – сказал Алекс Разумовский, наклонившись над Майклом Дивером. – Здесь рядом – ванная, там, кажись, есть аптечка…

Едва я дотронулся к нему ватой, обильно смоченной одеколоном, Майкл Дивер дернул головой и открыл глаза. Еще несколько мгновений он беспамятно смотрел мне в лицо, потом его взор обрел осмысленность, и он сказал, да что там – едва слышно прошептал:

– Олег…

– Все будет в порядке, Майкл! Все будет о'кей! – вскричал я.

И тут же услышал какой-то удар, вскрик и шум борьбы. Я поспешно оглянулся и увидел Питера Скарлборо, навалившегося на Алекса Разумовского и тянущегося к руке с пистолетом. Я окаменел и не сразу бросился на помощь. Но Алекс сам успел вывернуться, и вот уже Котти лежит под ним. Но они борются, и пистолет все еще в руке у Алекса, хотя Питер Скарлборо тянет его к себе.

Выстрел прозвучал глухо, и Котти как-то неестественно дернулся и замер.

– Вы убили его? – закричал я.

– Нет, это он от страха, – сказал Алекс Разумовский, поднимаясь с пола и отряхивая чуть помявшийся костюм. – Сейчас придет в себя.

И действительно, Питер Скарлборо зашевелился, открыл глаза и… я невольно отвернулся – столько омерзительного страха выплеснулось на его лицо.

…У дома нас поджидало такси с невозмутимым темноволосым водителем. Он совершенно не удивился, обнаружив трех новых пассажиров, один из которых был основательно забрызган кровью, обе руки неумело, но плотно забинтованы.

– А что будет с Келли и его подручным? – спросил я.

– Я сдам Флавио Котти полиции, а заодно сообщу, где взять остальных. Но прежде отвезем в клинику мистера Дивера.

– Нет, – подал голос все это время молчавший Майкл Дивер. – В полицию отвезете и меня, я кое-что должен передать Интерполу. Я так решил!

– Ну, что ж, тогда забросим мистера Олега Романько в олимпийскую деревню прессы – ему нужно побриться да привести себя в порядок. Завтра большой день на Играх – в финале встречаются Джон Бенсон и Карл Льюис! – сказал Алекс Разумовский. – Жаль, но мы, видимо, туда не успеем – Интерпол нас не отпустит, пока мы не выложим все, что нам известно…

Когда мы прощались у северного входа олимпийской деревни прессы, Майкл Дивер сказал:

– Не забудьте, Олег, забрать письмо у Дейва Дональдсона. До скорой встречи!

Мое отсутствие если и было кем замечено, так это невысоким, легким на

ногу пареньком с трудно произносимым именем Ким Чже-жу, студентом одного из сеульских университетов, а на время Олимпиады – стюардом нашего 122-го корпуса. Мы познакомились с ним еще в первый день.

– О, Олег Романько! – только и сумел простонать Ким Чже-жу, когда я протянул руку за ключом от комнаты.

– Меня не искали, Ким? – спросил я.

– О, нет, искал, искал! Я искал, очень трудно беспокоился. Вы ничего не сказал, – совсем зарапортовался мой собеседник и что-то выпалил по-корейски. Двух девчушек в форме, вместе с ним сидевших за столом, как ветром сдуло. Через минуту они возвратились с подносом с двумя банками «максвелла», банкой сухих сливок, горкой сахарных пакетиков, сендвичами и еще чем-то в ярких упаковках. Ким взял принесенное и почтительно подождал, пока я войду в лифт, и лишь после того вступил в кабинку следом. Он довез меня до квартиры, поднос поставил на стол и сказал:

– Отдыхайте на здоровье!

– Спасибо, Ким. Знаешь что, принеси-ка мне газеты за последние дни…

Я медленно, растягивая удовольствие, брился, потом чистил зубы сладковатой пастой с олимпийскими кольцами на тубе, долго плескался под душем. Все, что произошло в эти дни, могло показаться дурным сном, кошмаром, если б реальные следы на лице и ссадины на ребрах не свидетельствовали об обратном.

Я почувствовал страшную усталость. Она навалилась вдруг, точно невидимая, неосязаемая свинцовая гора обрушилась на меня, и опустошенность – эта спутница душевных перегрузок, – подавила, лишила воли и желания действовать. У меня не нашлось сил, чтобы насухо вытереться, я, как был мокрый, что зюзя, свалился на неразобранную постель и точно провалился в сон.