— Говорят, вся жизнь воина состоит из побед и поражений. Если вы сумеете принять случившееся несчастье, не забывая о предопределении, то вынуждены будете признать, что гордость одержанной победой есть первый шаг на пути к неизбежному поражению, а горечь поражения — первый шаг навстречу предстоящей победе. Вечный круговорот возвышений и падений, который и есть человеческая судьба, не должен служить источником преходящих радостей и печалей.

— Именно поэтому я не оплакиваю ни сегодняшнего поражения, ни переменчивости воинского счастья, — отозвался Кацуиэ. — Мне жаль только своего доброго имени. Но, Инутиё, отдых отвлекает от мрачных мыслей. В конце концов, все и впрямь предопределено заранее.

Для Кацуиэ, каким он слыл — да и был — раньше, подобные рассуждения звучали неслыханно. Он и впрямь, похоже, не испытывал ни отчаяния, ни стыда.

Когда принесли сакэ, Кацуиэ с удовольствием выпил и, предполагая, что эта чашка для него — прощальная, угостил отца и сына Маэда. Он удовольствием отведал все бесхитростные кушанья, которые предложил Инутиё.

— Никогда еще еда не казалась мне такой вкусной, как нынче. И поверьте, я не забуду вашей доброты.

С этими словами Кацуиэ решил удалиться.

Инутиё, отправившийся проводить его до ворот, сразу обратил внимание на то, что лошадь Кацуиэ выдохлась. Призвав оруженосца, он распорядился привести своего серого в яблоках рысака и предложил его Кацуиэ.

— Оставьте волнения, — сказал Инутиё. — Мы сумеем продержаться до тех пор, пока вы не окажетесь у себя в Китаносё.

Кацуиэ собрался отъехать, но затем, словно внезапно вспомнив что-то, развернулся на месте и обратился к гостеприимному хозяину:

— Инутиё, вы с Хидэёси дружите давным-давно, еще с времен вашей юности. Раз уж война приняла такой оборот, я освобождаю вас от вашего долга приверженца по отношению ко мне.

Таковы были последние слова, сказанные им Инутиё. Когда он произносил их, сидя верхом, на его лице и в голосе не было ни малейшего признака криводушия. Столкнувшись с такой душевной щедростью, Инутиё низко поклонился Кацуиэ. Очертания всадника и коня в проеме крепостных ворот казались кромешно-черными под кровавыми лучами заходящего солнца. Жалкое воинство, насчитывающее восемь всадников и десять пеших воинов, выступило в сторону Китаносё.

Несколько всадников на всем скаку въехали в крепость Футю. Новости, доставленные ими, скоро стали известны всем, кто находился в стенах внутренней цитадели.

— Враг встал лагерем в Вакимото. Но там только передовой отряд. Сам князь Хидэёси остановился в Имадзё, так что нынешней ночью едва ли следует ожидать атаки.

Хидэёси безмятежно проспал всю ночь — вернее, полночи — в Имадзё, на следующий день на рассвете покинул лагерь основного войска и помчался в Вакимото.

Кютаро вышел приветствовать князя. Тут же по его приказу был поднят полководческое знамя, чтобы возвестить всем, что в расположение передового отряда прибыл главнокомандующий.

— Что произошло этой ночью в крепости Футю? — осведомился Хидэёси.

— Там не сидели сложа руки.

— Укрепляют оборону крепости? Что, клан Маэда хочет воевать?

Не получив ответа на вопрос и поняв, что придется отвечать самому, Хидэёси посмотрел в сторону Футю. И вдруг, обернувшись к Кютаро, приказал поднять войско.

— Вы собираетесь принять командование на себя? — спросил Кютаро.

— Разумеется.

Хидэёси кивнул с таким безмятежным видом, словно перед ним открывалась широкая и ровная дорога. Кютаро поспешил передать его слова другим военачальникам и распорядился трубить в раковину, провозглашая сбор. Вскоре войско было построено в походном порядке.

Путь до Футю отнял менее двух часов. Войско вел Кютаро, тогда как Хидэёси скакал где-то в середине боевых порядков. Вскоре они увидели крепостные стены Футю. Среди обитателей и защитников крепости при виде подошедшего противника началось сметение. Со смотровой площадки на крыше внутренней цитадели до войска Хидэёси и расшитого золотом полководческого знамени было, казалось, рукой подать.

Войско еще не получало приказа останавливаться. А поскольку сам Хидэёси находился в середине колонны, то ни у кого не было сомнений, что предстоит немедленно начать осаду.

Подойдя к главным воротам крепости Футю, войско Хидэёси, подобное неудержимо накатывающейся речной волне, перестроилось журавлиным клином. На время все пришло в движение, на месте оставалось только знамя.

В этот миг стены крепости заволокло пороховым дымом ружейного залпа.

— Отойди, Кютаро! — распорядился Хидэёси. — Подальше от стен! Огня не открывать, к бою не изготавливаться! Удалитесь на безопасное расстояние и держитесь походным порядком!

Кютаро отступил, стрелки в крепости прекратили огонь. Но боевой дух обеих сторон был так высок, что схватка могла начаться в любое мгновение.

— Эй, кто-нибудь! Поднять боевое знамя и выйти на двадцать кэнов передо мной! — распорядился Хидэёси. — Сопровождающие не понадобятся, в крепость отправлюсь я один.

До тех пор он не открывал своих намерений, а эти слова произнес неожиданно для всех, оставаясь в седле. Не обращая внимания на тревогу, охватившую его сподвижников, Хидэёси тронул поводья и помчался к крепостным воротам.

— Погодите, мой господин! Я поеду впереди!

Один из самураев, как и было приказано, подхватил знамя и бросился вперед, сумев на несколько шагов опередить Хидэёси. Но не успел он пройти и десятка кэнов, как из крепости раздалась пальба, причем метили не столько в самого самурая, сколько в знамя.

— Прекратить огонь! Прекратить огонь!

Выкрикивая во весь голос эти слова, Хидэёси стремительно мчался навстречу пулям, как стрела, выпущенная из лука.

— Это я, Хидэёси! Вы что, меня не узнали?

Доехав до ворот, он выхватил из-за пояса золотой полководческий жезл и взмахнул им перед защитниками крепости.

— Здесь Хидэёси! Прекратить огонь!

Крепость пришла в полное замешательство. Двое стрелков, отпрянув от бойницы, расположенной у ворот, раскрыли створки.

— Князь Хидэёси?

Происходящее казалось настолько невероятным, что оба воина были слегка не в себе, как сонные. Хидэёси узнал обоих. Он спешился и пошел им навстречу.

— Воротился ли князь Инутиё? — осведомился он, затем добавил: — Пребывают ли он и его сын в добром здравии?

— Да, мой господин, — отозвался один из воинов. — Оба вернулись домой целыми и невредимыми.

— Прекрасно! Я чрезвычайно рад узнать это. Займитесь моим конем!

Передав поводья воинам, Хидэёси прошел в ворота столь же непринужденно, как если бы он возвращался к себе домой, окруженный собственными челядинцами.

Защитников крепости — а людей там было много — потрясло мужественное поведение князя; у многих из них закружилась голова. Навстречу Хидэёси поспешили Инутиё и его сын. Приблизившись на расстояние, приличное для беседы, Хидэёси заговорил с Инутиё тоном старого друга после долгой разлуки.

— Добро пожаловать!

— Инутиё! Что это ты затеял?

— Да ничего особенного, — смеясь, ответил Инутиё. — Входи, располагайся, будь гостем!

Инутиё вместе с сыном возглавил шествие и повел Хидэёси во внутреннюю цитадель. Намеренно пройдя мимо парадного входа, они отворили калитку, ведущую в сад, и проводили дорогого гостя прямо во внутренние покои, по дороге предлагая полюбоваться красными ирисами и белыми азалиями.

Именно так и надлежало встретить близкого друга семьи, и Инутиё вел себя по отношению к Хидэёси точь-в-точь как в те времена, когда они жили в соседних домах, разделенных лишь забором.

И вот Инутиё пригласил Хидэёси войти в дом.

Однако Хидэёси огляделся по сторонам, явно не собираясь скидывать с ног соломенные сандалии.

— Что это за домик — кухня? — осведомился он. Когда Инутиё ответил утвердительно, Хидэёси направился туда. — Хочу повидаться с твоей женой. Она там?

Инутиё оторопел. Он хотел ответить, что, если Хидэёси угодно повидаться с его женой, он немедленно призовет ее сюда, но времени на это у него не оставалось. И он спешно попросил Тосинагу проводить гостя на кухню.