— Обо всем этом можно толковать без конца, — возразил Мицухидэ. — Но то, что я собираюсь совершить, не обесчестит их, а, напротив, озарит лучами славы. Не пытайся отговаривать меня. Ночь за ночью я мысленно взвешивал все те доводы, которые ты приводишь, обдумывая их вновь и вновь. Оглядываясь назад, на прожитые мною годы, я понимаю, что никогда не подвергся бы подобному унижению, не будь я по праву рождения самураем. Но о таком возмездии я тогда был бы не вправе и думать.

— Да как раз потому, что ты самурай по рождению, ты не смеешь восстать на своего господина, как бы он тебя ни обидел!

— Нобунага восстал на сёгуна. И всем известно, как ухудшил он свою карму из-за того, что предал огню гору Хиэй. Посмотри, что стало с его старшими соратниками, — с Хаяси, с Сакумой, с Араки. Их трагическая участь не может не волновать меня.

— Мой господин, вы получили во владение целую провинцию. Наш клан не испытывает ни в чем недостатка. Подумайте о милостях, которыми он одарил вас.

В это мгновение Мицухидэ утратил самообладание, и речь его забурлила, как вышедшая из берегов река.

— Велика ли милость — получить столь незначительную провинцию, как эта? Такое я бы осилил и без чужой помощи, даже не обладая особыми дарованиями. Как только он выжмет из меня все, что захочет, я стану для него в Адзути домашним псом, которого кормят объедками. Или, может, он сочтет меня бесполезной игрушкой? Он ведь даже поставил начальником надо мной Хидэёси и отправил меня в Санъин. И если уж это — не смертельное оскорбление для всего клана Акэти, то я просто не знаю, чего нам ждать еще? Я самурай по рождению, во мне течет кровь многих поколений славных воинов. Неужели ты думаешь, что я соглашусь закончить свои дни мальчиком на побегушках у этого самодура? Или, Мицухару, ты не понимаешь, что душа у Нобунаги черна, как ночь?

Мицухару продолжал сидеть все в той же позе на полу, не говоря ни слова. Затем задал вопрос:

— А кого ты успел посвятить в свои намерения?

— Не считая тебя, еще десяток моих самых верных приверженцев. — Переведя дыхание, Мицухидэ огласил брату их имена.

Мицухару закатил глаза и жалобно застонал.

— Что мне сказать после этого?

Мицухидэ быстро бесшумно приблизился к брату и схватил его левой рукой за ворот.

— Значит, все-таки «нет»? — спросил он. Правой рукой он сжимал кинжал, а левой тряс Мицухару за ворот с чудовищной силой. — Или тем не менее «да»?

Голова Мицухару болталась так, словно у него не было шейных позвонков. Все его лицо было залито слезами.

— Сейчас уже слишком поздно выбирать. Но не знаю, мой господин, как бы я ответил вам, если бы вы обратились ко мне первому, еще не оповестив остальных.

— Выходит, ты согласен? Ты будешь со мной заодно?

— Мы с вами, мой господин, два разных человека, но в душе мы одно и то же. Если вы погибнете, то и мне нет места на земле. Конечно, мы с вами — князь и приверженец, но мы одной крови, у нас общие предки. И до сего дня мы прожили вместе целую жизнь, и я конечно же готов разделить вашу судьбу, какою бы ужасной она ни оказалась.

— Не беспокойся, Мицухару. Конечно, вопрос стоит так — все или ничего, но я чувствую, что победа будет за нами. А когда мы победим, тебя ждет не захолустная крепость вроде Сакамото, обещаю тебе. В конце концов, ты станешь вторым человеком после меня во всей империи и будешь управлять множеством провинций!

— Что? Дело ведь не в этом! — С трудом сбросив руку, вцепившуюся ему в ворот, Мицухару высвободился из мертвой хватки Мицухидэ. — Я хочу плакать! Мой господин, позвольте мне плакать!

— О чем ты, глупец?

— Сам ты глупец!

— Нет, ты!

Внезапно закончив перебранку, двоюродные братья обнялись, и крупные слезы покатились по щекам у обоих.

Лето было в самом разгаре, такого жаркого первого дня шестого месяца не случалось уже много лет. В полдень тучи затянули край неба на севере, но все равно солнце жгло неумолимо.

Крепостной город Камэяма опустел. Ни воинов, ни лошадей, ни воловьих упряжек на его улицах больше не было. Воины в железных шлемах выходили из города длинной цепью, неся ружья, знамена и копья. Горожане столпились на обочине, провожая войско. Заметив в воинских рядах тех, кто отличался особенной щедростью в трактирах и лавках, торговцы от всей души желали им удачи. Крик стоял такой, как будто от войска и впрямь ждали небывалых подвигов.

Но ни выступившее в поход войско, ни провожающие его горожане не догадывались о том, что воинам предстоит не кампания в западных провинциях, а стремительный бросок на Киото. За исключением Мицухидэ и десятка его ближайших соратников об этом не знал никто.

Близился час Обезьяны. Под кроваво-красным закатным солнцем то и дело слышались то высокие, то низкие голоса раковин. Воины, уже успевшие кое-где натянуть пологи, чтобы укрыться от жары, сейчас спешно строились в походные колонны. Они разбились на три полка, и над каждым реяло их собственное знамя.

Пышная зелень на ближних горах и вялая, выжженная солнцем трава под ногами тихо шелестели на легком вечернем ветерке, овевавшем долгожданной прохладой тысячи человеческих лиц. Еще раз протрубила раковина — теперь из дальнего леса.

Ослепительная в лучах заходящего солнца когорта военачальников во главе с Мицухидэ выехала из ворот храма бога войны Хатимана. Мицухидэ окинул взглядом свое войско, выстроившееся вдоль дороги подобно живой железной стене. Воины с благоговейным восторгом взирали на князя Акэти, и даже новобранцы были исполнены гордостью: им посчастливилось служить под началом такого знаменитого полководца.

Мицухидэ был в черных латах и шлеме, на плечах — расшитая серебром белая парчовая накидка. Его большой меч и седло представляли собой подлинные произведения искусства. Сегодня он выглядел куда моложе обычного, но, строго говоря, такое можно сказать не только о нем. Любой, надев доспехи, утрачивает приметы своего возраста. Ведь даже шестидесятилетним старикам ни в чем не хочется уступать шестнадцатилетним безусым новобранцам.

А сегодня Мицухидэ молился за грядущую победу куда с большим рвением, чем любой из его воинов. И войско видело, когда он проезжал вдоль рядов, что глаза горят решимостью, а состояние духа, в котором пребывает главнокомандующий, так или иначе передается воинам. Клан Акэти участвовал в походах и в битвах двадцать семь раз. Но сегодня воины испытывали необычное напряжение, они словно чувствовали, что нынешний бой будет необычным. Каждый воин смутно чувствовал, что это будет его последний бой. Этим предчувствием, казалось, был насыщен сам воздух, подобный сизому туману, и оттого складывалось впечатление, что девять полковых знамен с изображением синего колокольчика поникли под тяжестью туч.

Мицухидэ тронул поводья и, повернувшись к ехавшему рядом с ним Сайто Тосимицу, спросил:

— Сколько у нас воинов?

— Десять тысяч. А вместе с людьми из обоза более тринадцати тысяч.

Мицухидэ кивнул, а затем, помолчав, сказал:

— Позови ко мне командующих корпусами.

Когда они явились, Мицухидэ придержал коня, пропуская вперед своего двоюродного брата Мицутаду, чтобы он вместо него обратился к воинам. Справа и слева от Мицутады находились военачальники.

— Прошлой ночью получена депеша от Мори Ранмару, находящегося сейчас в Киото. Я зачитаю ее, чтобы вам было все ясно.

Он развернул лист бумаги и прочитал:

— «По приказу его светлости князя Оды Нобунаги вам надлежит прибыть в столицу, чтобы его светлость смогли произвести смотр войск перед их выступлением на запад». Мы выступаем в час Петуха. В оставшееся до этого время воинам надлежит поесть, накормить лошадей и отдохнуть.

Чудное это было зрелище, когда тринадцать тысяч человек принялись кашеварить в чистом поле. А тем временем снова велели собраться корпусным военачальникам — на сей раз в роще у храма Хатимана. Здесь, в тени деревьев, пели цикады, а воздух казался свежим и прохладным, как вода.