120 Мозаика церкви Аполлинария Нового
Отсутствие одной фигуры апостола в тесно скомпонованной группе возможно объяснить или недостатком места, или нежеланием мозаиста ввести в композицию предателя Иуду; явление не беспримерное: в сирийском Евангелии на тайной вечере находятся также только одиннадцать учеников, то же и в псалтыри Британского музея[1766]. Общий состав композиции напоминает антик, но нельзя сказать, что она не имеет в себе ничего религиозного[1767]. Вся композиция дышит полным спокойствием; в лицах и вообще во всех фигурах апостолов — выражение скромности, сосредоточенности; с первого взгляда ясно, что общее внимание обращено не на потребности чрева, но на высокое значение чудесного установления евхаристии. Особенно характерна фигура Спасителя, величаво-спокойная, в крестообразном нимбе, украшенном драгоценными камнями. Уже одна эта фигура, в духе эпохи первого расцвета византийского искусства, делает невозможным допускаемое Рихтером[1768] смешение нашей вечери с античным пиром. Возможно ее сравнение с ним, но не смешение и не отождествление. На окладе миланского Евангелия[1769] мы, согласно с Ф.И. Буслаевым[1770] и Доббертом[1771], склонны видеть также изображение тайной вечери: за столом-сигмой возлежит юный Христос с тремя учениками; на столе шесть хлебов, украшенных крестообразным орнаментом, и рыба на блюде. Личность Христа легко распознается по сравнению с изображениями воскрешения Лазаря, исцелений расслабленного, двух слепых и т. д. на том же окладе; Он простирает десницу к одному из хлебов; один из участвующих в вечере держит в руках чашу с вином. Несомненно, что это вечеря Христа с учениками, но какая? Издатель оклада Бугати[1772] верно заметил, что она не подходит вполне ни к одной из вечерей евангельских; это не есть вечеря на море Тивериадском[1773]: действие происходит здесь в палатах; притом и число учеников — там семь, а здесь три. Вечери тайная и еммаусская также не сходны с этой по числу учеников. Гарруччи обращает внимание на соседнее изображение Спасителя, подающего венки (?) двум апостолам, означающее в переносном смысле обещание вечных наград праведникам на небе, и отсюда, по связи мыслей, изъясняет вечерю в смысле трапезы в царстве небесном (Лк. XXII, 29–30)[1774]. Объяснение неудачное. То, что автор называет раздачей венков (неясных!), кажется, вернее — по связи с находящимся здесь чудом в Кане — принять за раздачу хлебов в чуде насыщения народа: чудеса эти часто сближались в представлении древних художников; а если так, то и изображение вечери должно быть истолковано иначе. Все более или менее сложные группы этого оклада, в ряду которых стоит и вечеря, передают исторические события Евангелия; символических групп здесь нет. Если мы не имеем нрава предполагать, что в данном случае художник отступил от своей общей точки зрения, то следует думать, что и вечеря имеет характер исторический; и так как мысль художника на этой стороне оклада не уходит далее воскрешения Лазаря, то мы и предполагаем, что здесь вечеря — тайная, а не еммаусская. Сокращение числа учеников вызвано положительно недостатком места. Полную ясность получает изображение тайной вечери в лицевых Евангелиях: иллюстрируя евангельские события, художники должны были более, чем в каждом ином случае, приближать изображение к тексту. Тождественный в основных чертах рассказ о тайной вечере изложен несколько раз в Евангелиях (Мф. XXVI, 20–29; Мк. XIV, 17–25; Лк. XXII, 14–23; ср. Ин.
XIII) и в Послании к коринфянам (XI, 23–29). Отсюда видно, что Спаситель и ученики на этой вечере возлежали; Спаситель предсказал предательство Иуды и установил таинство евхаристии. Первый пример такой вечери, исключающий всякую возможность сомнения относительно ее содержания, — в россанском кодексе[1775]. Стол-сигма, как в вечерях катакомбных; за ним возлежат Христос (тип византийский) и двенадцать апостолов. Христос занимает обычно первое место с левой стороны; возле Него ап. Иоанн — молодой, на краю с правой стороны ап. Петр; Иуда — молодой — около середины стола; он простирает руку к стоящей на столе золотой чаше; на столе видны также два хлеба и, по-видимому, несколько рыб. Передняя сторона стола украшена изображениями трех голубей. Характерное движение руки Иуды показывает, что художник хотел выразить намек Христа на предательство Иуды. Соответственно тому среди апостолов заметно движение: они обращают взоры к Христу, который, как показывает жест Его десницы, разговаривает с ними; ближайший к Христу апостол Иоанн говорит Христу на ухо, выведывая у Него личность предателя. Общий характер композиции, таким образом, ясно дает понять, что здесь выражена только одна сторона тайной вечери; установление же евхаристии представлено в отдельной миниатюре, о которой речь в своем месте. Этот тип изображения тайной вечери, ясно определившийся в византийском памятнике VI в., имел неодинаковую судьбу на Востоке и на Западе. На Востоке он держался очень долго как тип традиционный, без существенных изменений, и исчез бесследно; а на Западе послужил исходным пунктом для разработки той тайной вечери, которая нашла своего наилучшего выразителя в лице Леонардо да Винчи.
Дальнейшее обозрение памятников начнем слицевыхЕвангелий. В Евангелии публичной библиотеки Ne 21 (л. 9 об.): стол-сигма; за ним возлежат Христос и двенадцать апостолов; на столе чаша с рыбой. Христос держит в левой руке хлеб (?), а правой делает жест, выражающий собеседование; апостолы отвечают также жестами, обнаруживающими патетический момент беседы о предателе[1776]. Предатель сидит на отдаленном конце стола и простирает руку к сосуду. В Евангелии № 74 (л. 53)[1777]: стол-сигма, на нем три сосуда, в среднем — рыба; перед каждым из участников вечери лежит кусок хлеба. Христос в голубой тунике и золотом иматии — на обычном месте; сидящий рядом с Ним молодой Иоанн опускает на Его грудь свою голову. Ап. Петр на другом конце стола; Иуда, близко к середине (8-й от Христа) стола, простирает руку к рыбе. Апостолы в смятении, смотрят на Иуду; все они, кроме Иуды, в нимбах. Та же миниатюра с некоторыми вариантами повторена еще несколько раз в этом кодексе: л. 95 (Иуда с рыжеватыми волосами простирает руку к рыбе и дерзко смотрит на Христа), 156 (слуга подает к столу золотой сосуд; другой сосуд стоит на огне), 157 (Иоанн, седой старец, склоняет голову на грудь Христа; Иуда в нимбе, но лицо его стерто), 195 (в руке Христа хлеб с крестообразным орнаментом, у апостолов куски, по сторонам стола шаблонные палаты, Иуда без нимба) и 196. Елисаветградское Евангелие (Мф. 108; Мк. 64; Лк. 108; Ин. 44–45): Иуда — брюнег. Лаврентиевское Евангелие, л. 53 об.: Иоанн сидит рядом с Христом; лицо Иуды запачкано киноварью, означающей, может быть, кровавый умысел предателя. Гелатское Евангелие[1778], л. 78, 131, 210 и 259 об.: изображения имеют незначительные отличия, уже описанные нами в особой статье о гелатском Евангелии (рис. 121)[1779]. Евангелие национальной библиотеки № 115, л. 128: около стола светильник; возле Христа сидит ап. Петр, а не Иоанн; Иуда не простирает руку к сосуду; еще л. 428 (изображение стерто). Евангелие университетской библиотеки в Афинах, л. 270: на столе стоит чаша вроде церковного потира, хлебы, нож; в потире красная рыбка. Евангелие национальной библиотеки № 54, л. 96 об.: ап. Петр, со свитком и жестом, занимая свое обычное место, беседует с Христом[1780]; то же в афоноиверском Евангелии № 5, л. 117. Евангелие публичной библиотеки № 105, л. 60[1781] и № 118, л. 384: стол овальный; Иоанн спит возле Христа; апостолы ведут между собой оживленную беседу. В коптском Евангелии национальной библиотеки (л. 76 об.) соблюдена византийская схема, но рельефно оттенена личность Иуды: нимб его — черный ободок[1782], между тем как все апостолы в золотых нимбах; он простирает к сосуду свою черную руку (= знак злодейского настроения предателя); на ухо ему шепчет черный демон, подстрекая к предательству. Иуда занимает место ап. Петра, как в псалтыри Лобкова.
