115 Вход Иисуса Христа в Иерусалим. Саркофаг Юния Басса
116 Миниатюра россанского Евангелия
Последние держатся строго византийской схемы; но греческие расширяют и оживляют ее·, толпа народа увеличивается и изящно группируется; дети со свойственной возрасту резвостью играют, рубят ветви с дерева и кормят ими осла; город получает роскошные формы (церковь Вратарницы[1722]; ватопед. трапеза). Подробности эти вполне соответствуют требованию греческого подлинника: укрепленный город; около него гора. Христос, сидя на осле, благословляет; позади Него апостолы; впереди на горе дерево. Дети рубят секирами ветви этого дерева и бросают их на землю; мальчик, влезши на дерево, смотрит сверху на Христа; внизу возле осла другие дети: одни приносят ветви, другие манят осла, иные бросают ветви под ноги. У ворот города евреи — мужчины и женщины с детьми на руках и плечах, с вайями; иные смотрят на Христа с высоты стен и городских ворот[1723]. На иконах и в произведениях шитья нет важных изменений; по большей части здесь изображение краткое; таковы: икона Академии художеств № 75 (греч. XV в.), Афоноандреевского скита (в ризнице), собрания Силина, киевского музея № 28 и 50[1724]; шитая эпитрахиль русской работы в ризнице Афоноиверского монастыря и др. Особую группу составляют иконы с подробным изложением события (икона из собрания Постникова); но и здесь центральное изображение следует обычной схеме, а подробности помещаются на полях иконы в виде отдельных изображений. На русских иконах осел по большей части заменяется конем. Миниатюры лицевых Страстей следуют обычной схеме, хотя текст страстей и имеет некоторые отличия от текста подлинных Евангелий (рукопии ОЛДП № CLXXVI, 91; CXXXVI, 1093; LXXIII С.-Петерб. дух. акад. № А 1/23).
Искусство западное также не сообщило оригинального развития этой темы. Памятники: кодекс Эгберта[1725], антифонарий Линда[1726], graduate национальной библиотеки № 9448, оклад книги национальной библиотеки № 9384[1727], рукопись национальной библиотеки № 11560, миниатюры, изданные Лябартом[1728] и Бастаром[1729], национальной библиотеки № 26 Vita Christi, латинский молитвенник той же библиотеки № 1176 (л. 115); французская рукопись той же библиотеки № fr. 828 (л. 191 об.); картина школы Тинторетто в галерее Уффици № 597 и — Таддео-Гадди[1730]. В Библии бедных[1731] ко входу Христа в Иерусалим отнесены пророчества Захарии (IX, 9), Исаии (LXII, 11), Давида (пс. CXLIX, 2) и Соломона (Песн. III, 11) и прообразы: торжественный вход Давида в Иерусалим после победы над Голиафом (1 Цар. XVIII, 6–7) и встреча прор. Елисея в Иерихоне пророческими детьми после вознесения Илии на небо (4 Цар. II, 15–16).
Изображение входа в Иерусалим обнаруживает замечательную устойчивость в своих иконографических формах. Христос в сопровождении апостолов и перед Ним группа людей и город — черты типические, повторяемые во многих других византийских изображениях встреч и бесед. Ослица или заменивший ее, по причине понятной, на русских памятниках конь явились по прямому требованию евангельского текста; также и вайи, и постилка одежд. Встреча с вайями или пальмами — обычай, имеющий очень древнее происхождение. Дерево ветвистое, плодовитое и чрезвычайно разнообразное в отношении пород, пальма у евреев служила символом веселья и торжества (Лев. XXIII, 40) и употреблялась в торжественные праздники (1 Макк. XIII, 51; 2 Макк. X, 6–7); с пальмами в руках евреи встречали знатных лиц. Пальма — символ мужества — давалась в награду победителям. Встреча Христа с вайями послужила источником для христианского употребления вай в празднике входа Христа в Иерусалим[1732]. На обычай постилки одежд указывают книги Ветхого завета (4 Цар. IX, 13); он известен также и по другим источникам[1733]. Присутствие детей в византийско-русских изображениях, если не во всех, то по крайней мере в очень многих, вызывает некоторые недоразумения. В памятниках древнехристианской скульптуры констатировать это явление очень трудно, так как уменьшение фигур, а равно и отсутствие бород, здесь не указывает прямо на детский возраст: это мы видели при разборе евангельских чудес; но древнейшее византийское лицевое Евангелие (россанское) не оставляет сомнения в том, что во встрече Христа принимают участие дети. Между тем подлинные Евангелия о том ничего не говорят: ев. Матфей упоминает о восклицаниях детей; но, как видно по ходу его речи, оно происходило в храме (Мф. XXI, 15), а не за городом. Такое несогласие иконографии с Евангелием само по себе не имело бы особенной важности; но оно приобретает ее ввиду того, что упомянутое иконографическое уклонение от буквы Евангелия совпадает с рассказом одного апокрифа. В Евангелии Никодима рассказывается, что курьер Пилата, посланный к Христу с целью привести Его на суд, отнесся к Нему с полным уважением, и когда Пилат, под влиянием неудовольствия и претензий со стороны иудеев по поводу такого поведения курьера, спросил последнего, зачем он так поступил, то он ответил: когда ты послал меня в Иерусалим к Александру, то я увидел Его (Христа), сидящего на осле, и детей еврейских, ломающих ветви с деревьев и постилающих на дороге; иные держали ветви в своих руках; иные же постилали свои одежды на пути, восклицая: «Осанна в вышних, благословен грядый во имя Господне»[1734]. Под влиянием этого источника, как полагал проф. Усов, и появились дети в картине входа Христа в Иерусалим в россанском кодексе и памятниках последующего времени[1735]. Верно то, что Евангелие Никодима пользовалось в христианском мире обширной известностью, и его прямое или косвенное воздействие на письменность и иконографию в некоторых случаях не может быть оспариваемо.
117 Миниатюра Евангелия № 74
Укажем на «Златую цепь», где передается этот рассказ[1736], и на тот же сборник Страстей Христовых, составляющий в целом продолжение и развитие Никодимова Евангелия и в частности повторяющий ту же версию рассказа о входе Христа в Иерусалим: «и вседе Христос на жребяти осли и пойде со апостолы своими на вольную страсть во Иерусалим, дети же еврейския, видевше Христа, грядуща во Иерусалим, хвалу Ему велию воздаша, ветвия от древес финиковых ломляху, и ризы своя с великою радостию по пути под нозе Ему постилаху, научаеми от Св. Духа, сице вопиюще: благословен грядый во имя Господне царь израилев, осанна в вышних»[1737] и т. д. Несомненно, что то же самое представление о картине входа в Иерусалим проходит и в памятниках иконографии, а равно и в богослужебной письменности: «хваление приносит возлюбленный Израиль из уст ссущих и младенец незлобивых, зрящих Тя Христе входяща во св. град… От незлобивых младенец Христе на жребяти седя, приял еси победную песнь[1738]… Дети же еврейския сретаху Тя с ветвми и вайем (на литии в суб. стих. 3)·.· Множество младенец изыдоша днесь, в руках вайя дераще (седален на утр. в нед. цветоносную)… Во св. град со ученики Твоими вшел еси, пророческая исполняяй проповедания… и дети еврейския ветвми и вайями предстретаху Тя… (в нед. вай, утро, стих, на хвал.)… На жребяти седя от детей воспеваемый (в нед. вай веч. стих, на Госп. воззвах)…·» В синаксаре читаем: «имеяй престол небо, всед на жребя, входит в Иерусалим, дети же еврейския и сами подстилаху Ему ризы своя и ветви фиников, овыя убо режуще, другая же в руках носяще, вопияху Ему предсылающе: осанна…» и т. д. Как в этих источниках, так и в Евангелии Никодима допущена историческая неточность, чуждая, впрочем, всякой тенденции. Курьер Пилата и авторы песнопений в порыве душевного возбуждения не придают особенного значения исторической последовательности евангельских событий и в интересах полноты и цельности картины группируют около нее события, происходившие в разное время и в разных местах: это естественное явление подтверждается бесчисленным множеством фактов из истории искусств. Предполагать прямые заимствования из одного источника, например из Никодимова Евангелия, в данном случае едва ли нужно. Сфера, в которой сходятся здесь поэты и художники, поэтическая, а не историческая; курьер Пилата в момент своего рассказа находился под впечатлением чудных картин, виденных им при встрече Христа и повлиявших на его душевное настроение; он изменил отчасти своему официальному долгу. Так смотрит на этот рассказ и автор актов Пилата[1739], когда, передавая тот же рассказ курьера, опускает встречу Христа детьми как подробность, не имеющую исторической важности. Признавая, таким образом, формальное сходство всех названных источников в представлении входа Христа в Иерусалим, мы не видим прямых побуждений ставить нашу иконографическую форму в причинную связь именно с Евангелием Никодима. Форма эта предначертана в Евангелии Матфея, а ее свободное перемещение с одного места на другое легко могло произойти и помимо воздействия апокрифа, под влиянием требования цельности картины, подобно тому как это произошло и в свободном рассказе курьера, основанном всецело на фактах подлинного Евангелия.
