Чужие портки доходили только до колен. Рубаху вообще не застегнешь. Мда, еще хуже, чем пробираться через ворота в мундире… Ладно хоть плащ все это безобразие прикрывает. О, господи! Лохмотья провоняли отвратным сивушным духом, мочой и рвотой. Ладно, авось не задохнется.
А как же возница? Он накинул на пьянчужку какое-то тряпье. Еще не хватало, чтоб мужичонка замерз на такой холодине. Брр.
Дижу вскочил на облучок, взялся за вожжи. Ну, теперь он точно на свободу вырвется. Рудольф вздохнул судорожно. Свобода! Ступай, куда глаза глядят. Прочь из собачьего загона. Прочь из солдатского рабства во имя чертового Наполеона-Корсиканца.
В начале 1812 года всем было ясно, что войны с Наполеоном миновать невозможно. Россия, по условиям Тильзитского мирного договора примкнувшая к континентальной блокаде, проводимой Наполеоном, с каждым годом все сильнее ощущала тяжесть этой системы.
И чтобы хоть немного поправить положение, Александр I тайно возобновил торговые отношения с Британской империей, а затем ввел новый, повышенный сбор пошлин с товаров из Франции.
Независимость России была главным препятствием для осуществления планов Наполеона.
Еще осенью 1811 года полковник Чернышев, посланный императором Александром в Париж, доносил:
«Война решена в уме Наполеона… Мысль о мировладычестве так льстит его самолюбию и до такой степени занимает его, что никакие уступки, никакая сговорчивость с нашей стороны не могут уже отсрочить великой борьбы, долженствующей решить участь не одной России, но всей твердой земли…»
Наполеон собрал для похода в Россию огромную армию, насчитывающую шестьсот тысяч человек при тысяче четырехстах двадцати орудиях. Такая армия имела возможность действовать крупными группировками, направляя их к определенным центрам. Как же могли отразить наступление наполеоновских полчищ русские войска, растянутые кордоном на протяжении почти шестисот верст? Все понимали, что так или иначе борьба с Наполеоном предстоит упорная, трудная и жестокая.
4
Все это казалось дурным сном. Кошмаром.
Вместе с остальными несчастливцами Фаддей стоял перед зданием казармы на плацу и косился на тяжеленное ружье за своим правым плечом. И верить в такое не хотелось: он – солдат. Солдат наполеоновской армии. Хорошо, конечно, что не заперли его в кутузке и не повесили. Но они сделали его солдатом. В конечном итоге сие ничуть не лучше повешения. Умирают-то солдаты всегда быстро. Ибо кто они, как не пушечное мясо? А пушечное мясо, как водится, слишком быстро в расход пускают.
Собственная жизнь серебристой рыбкой уплывала у него из рук. Отныне другие решали все за бывшего студиозуса. Ему указывали, когда он, Фаддей, должен подниматься по утрам и когда ложиться спать. Все теперь Булгарин делал по чужой указке. По указке тех, кому в этом мире посчастливилось приказывать.
Он проиграл судьбе. Проиграл из-за каких-то жалких десяти минут. И сего Фаддей до скончания жизни себе не простит. Никогда! Горчайшей желчью обида на самого себя закипала в его душе.
Не должен он был забредать в ту деревню! Он обязан был ползти через ту растреклятую границу! А вот теперь рыбку выловили, бросили в бочку к остальным таким же рыбехам-дурехам. Среди них он перестал быть студиозусом Фаддеем Булгариным, здесь он превратился в мясную начинку наполеоновского мундира, марширующую нога в ногу с тысячами себе подобных. Возможно, еще настанет день, когда ему сделается безразличной собственная участь. Участь, рок, немезида, судьба, фатум парализует его волю.
Только один из них отважился перемахнуть через стены казарменной неволи. Кажется, его звали Рудольф Дижу. По крайней мере именно так сказали во дворе казармы…
Фаддей не знал Дижу. Тот бежал в тот самый роковой день, когда Булгарина привезли в казармы новобранцев. Но Дижу интересовал бывшего студиозуса куда больше, чем все остальные солдаты вместе взятые. Дижу являлся для него живым доказательством непокорности. Непокорности судьбе. О нем до сих пор шептались все вокруг. Дижу уже целых три дня был в бегах, и до сих пор никто так и смог выйти на его след. Господи, может, ему удалось пересечь границу. Непременно удалось.
Фаддей претягостно вздохнул. Проклятый мороз! Спрашивается, вот для чего их согнали на двор казармы?! Причем не в первый раз. Любят «наставники их душ солдатских» опаздывать с началом тошнотворной муштры. Чем дольше ждешь, тем сговорчивее становишься.
Краешком глаза Фаддей наблюдал за своими новыми товарищами. Вот ведь чудеса! До чего мундир всех безликими делает. Рядом с ним топчется Мишель Поппер. Широкоплечий, грубосколоченный, как шкаф. И затылок у него бычий. Мужлану сему, пожалуй, третий десяток пошел. И здесь ему точно нравится.
Синий мундир инфантерии тоже нравится ему, к мундиру Мишель быстро привыкает. А еще старается носить сию солдатскую одежонку правильно. Трепещи всяк, кто к мундиру дурственно относится. Здесь сие столь же тяжким грехом считается, как и неверность супружеская. В первый же день Фаддей позабыл застегнуть верхнюю пуговицу на своем голубом мундире. Чертыханье и брань капрала Биду до сих пор эхом отдается у него в голове. Господи, и это из-за какой-то там никчемной пуговицы!
А то еще перепутаешь белые кожаные ремни, на которых висит черный патронташ. Он должен идти с левого плеча на правый бок. И спутаться никак нельзя. Потому что слева на поясе висит сабля. Святое! Если саблю не начистишь, по головке тебя здесь за это не погладят.
Тут вообще ни за что по головке гладить не станут.
Внезапно по солдатским рядам как волна прошла. Ага. Капрал Биду со зверской миной на лице из казармы вышел. Чем-то сей Биду Наполеона напоминает: такой же низкорослый человечишко в серой солдатской шинели, воротник которой вздернут по причине холода повыше. Руки сцепил за спиной, сам вперед пригнулся. Треуголку чуть ли не на нос натянул, и глаз-то не видно. Мда, и впрямь Наполеон казарменного пошиба. А впрочем, мы все глядим в Наполеоны. До поры до времени, конечно.
Капрал Биду медленно обвел взглядом своих солдат. Словно искал кого-то конкретного. Возможно, жертву выглядывал, коей и посвятит все свое драгоценное внимание во время проклятой муштры.
Биду глядел точнехонько на Фаддея.
Все, сейчас начнется. Вот только пусть не ждет, Булгарин над собой потешаться не дозволит!
– Оружие к бою! – рявнул Биду, отпуская Фаддею особо зверский взгляд.
Фаддей молниеносно взял ружье наизготовку.
– Ты как ружье держишь? Это тебе не ложка! – с пренедовольным видом прорычал Биду.
Нормально он ружье держит, и пусть господин капрал не выдумывает. Биду сделал шаг к Фаддею.
– Ты как ружье держишь? Это тебе не ложка! Глазки Биду опасно прищурились. Кошачьи-то у него какие глаза. И сейчас сия кошка когти ему в морду-то и впустит. Ну, уж сего Фаддей точно терпеть не станет…
Булгарин медленно поправил ружье, так медленно, будто и не по приказу действовал, а по собственному соизволению!
Глаза у Биду вспыхнули, словно нутро раскаленной печки. Другой кто точно от страха в штаны бы наделал. Но не он. Пусть поймет маленький капрал, что среди его солдат есть один, не собирающийся танцевать под его дудку. Важно, очень важно сопротивление ему оказать – ради спасения собственной души важно. Он им тут не пушечное мясо!
…Через три часа с жуткой муштрой было покончено.
– Эх, парень, парень! – простонал у него за спиной Мишель. – Что за дурь у тебя в голове накипает? В первую же неделю так разозлить капрала! Ну, и что ты от того выиграешь? Неужели так хочется шпицрутены на собственной шкуре попробовать?
Он стащил с головы треуголку, метнул ее в сторону и бросился на кровать.
– Нет, не хочу, – вздохнул Фаддей. – И именно поэтому не позволю Биду надо мной издеваться. Хоть ты это и считаешь слабоумием. Никто не смеет издеваться над нами.
