Фаддей продирался сквозь темноту. Великан-то совсем близко. Да вот же она, дверь! И тут Фаддей почувствовал, как цепляет ногой лавку. Мгновение, кое летел он по воздуху, в вечность ему показалось. А затем голова Фаддея приложилась к дверному косяку, и он потерял сознание.

Из донесения наблюдателя Его Императорскому Величеству Государю Александру Павловичу:

Рудольф Дижу молниеносно вжался в каменную стену. И даже дышать сейчас не отваживался. Закрыв глаза, вслушивался. Ночь была слишком темной, хоть глаз выколи, тут и своего носа не увидишь, не то что там.

Шаги. Ага, кто-то один бредет. Шаги казались неуверенными, шаркающе-шаткими. Пьяный, что ли? Вон, еще ближе подошел. Словно ищет что-то. Может, живет поблизости, и ключ никак найти не получается? Проклятье! Да пропади ты пропадом, наконец!

Так, а это что зашелестело? А-а, решил «расписаться» никак парень на стене дома? Ясное дело, по пьяной глупости копошился, штаны и то спустить никак не мог… Ну, долго он еще облегчаться-то будет? Бочку, что ли, вылакал…

Спокойствие! Передохни, обдумай все, Рудольф, дружище. До сих пор все как по маслу шло. Никто не заметил, как он через окно выбирался. Уж в чем-чем, а в этом Рудольф может быть совершенно уверен, никто из караульных кумпанцев не сторожил. Об этом Биду заранее побеспокоился, да здравствует его муштра, виват! Все спали как убитые. А если кто по нужде выбраться вздумает, он на кровати подушку взбил, да одеялом прикрыл – подумают, что спит. В полудреме никто и не поймет, пожалуй. Никто ночью его отсутствия не заметит.

Облегчившийся выпивоха медленно пошел прочь. Рудольф осторожно выглянул из-за угла. А потом быстро бросился прочь по темному переулку.

Вперед же, вперед! К Хайльбронским воротам. Прочь поскорее из городишки, на волю. Ворота, одни лишь ворота от свободы его отделяют. Когда караульные что заметят, он уж далеко убежит. А потом? Что потом-то ему делать? Ведь другие посты поймают! Сдаться? Ну, уж нет. За свою свободу бороться надобно. Пусть его подстрелят, но за так просто он им не дастся. Проклятые вояки Буонапарте, дьявольского Корсиканца! Да смерть в тысячу раз лучше возвращения в казармы. Ведь у солдата один конец – смерть от пули, а жизнь превращается в сплошную безжалостную воинскую муштру.

Услышав топот копыт, Дижу молнией метнулся к лестнице, вжался в заледеневшие камни.

Что он вообще в жизни-то видел, кроме муштры проклятой? Только родился, сразу муштровать начали. Сначала отец, дед, потом – в школярах и теперь вот в казармах. Как же он их всех ненавидел – свиньи, желавшие подавить его. Самих бы их в руки палача!

Теперь он сам хозяин своей судьбы. И так просто никому не покорится. Если они возьмут его, издевательства лишь увеличатся. Они ведь стараться будут уничтожить его окончательно. Расколоть его, как орех, сделать примером устрашения для всех остальных солдат! Пусть, мол, смотрят, чего дезертир из доблестной наполеоновской армии заслуживает. Успокойся, Рудольф! Ты сильнее их! Ничего у них не выйдет.

Он отлепился от стены дома и побежал. В конце переулка Дижу вновь замер, едва переводя дыхание. Так, теперь вниз, под горку, и к воротам. А ворота, как ушко игольное, в рай ведущее.

Как же глупо с его стороны было не обзавестись заранее одежонкой бюргерской. В мундире-то солдатском, наполеоновском мимо постов не побегаешь. Да еще этот чертов холод.

А что если его исчезновение в казарме уже заметили и давным-давно поджидают Дижу у ворот? Всякое мгновение может раздаться крик постовых… И тогда они погонят его, как дичь. Дичь, которую обязательно подстрелит охотник.

И тут внезапно Рудольф услышал: мягкий топот копыт и скрип деревянных колес. И пение.

Рудольф протиснулся в узенькую щель между домами, а потом осторожно выглянул.

Мимо него проезжала телега. Фонарь, висевший на облучке у кучера, покачивался из стороны в сторону, отбрасывая изорванные тени на стены домов. Телега, груженная всяческим дерьмом, гигантская гора которого высилась за спиной возницы.

Дижу брезгливо отшатнулся.

А вот возница, судя по всему, здорово поборолся тем вечером с жаждой и теперь раскачивался на облучке. Хм, в этом городишке что, одни пропойцы обитают? Хоть бы песни свои горланить перестал! Еще не хватает, чтоб из-за него в домах свет запалили. Стой, Рудольф, не ворчи, вот же он, твой пропуск в рай и на свободу.

– Помогите! – тихо, чтоб услышать его мог только возница, взмолился Дижу. – Помогите!

И возница затуманенно глянул в его сторону. Проклятье! Что ж он конягу-то не придержит?

– Стойте же! – вскрикнул Рудольф. – Помогите! Возница все-таки схватился за вожжи. Господи, до чего же он пьян-то! Как он вообще на облучке сидеть может! А видок у него! Маленькая, вонючая кучка дерьма, а не человек… Ладно уж и то, что телегу остановил.

– П-подойди…

Ну, и что с ним делать? Просто прочь с облучка стащить? Сопротивляться сей доходяга вряд ли будет, эвон как его даже в сидячем положении мотает… Но с пьянчугами никогда не знаешь, что они отчебучат. Надо, чтоб он сам прочь слез.

– Ч-чего тебе? – враждебно спросил возница, и Дижу даже вздрогнул. – Кто ты ваще такой? П-пкажись!

Дижу на свет выходить и не думал. Если этот болван увидит мундир, мигом поймет, откуда ветер дует.

– Да здесь я, внизу. Помощь мне твоя надобна. Бочонок у меня… с винцом, – едва слышно произнес Рудольф. – Мне его сегодня ночью позарез отвезти надобно… в Хонебек. Свадьбу там играют. А в одиночку его тяжело волочь. Винцо-то, верно, знатное. Может, подбросишь на телеге?

Возница молчал, словно и не понял, что ему Дижу втолковывал.

– Обидятся на меня, если винцо вовремя на свадебку не доставлю, – нетерпеливо выдохнул Рудольф. – Жених-то – мой хозяин. Мясник он славный. Так он из меня такой колбасы за то понаделает, что вино не доставил, только держись.

И тут возница пьяно хихикнул.

– А т-ты с-савсем д-дурак! – пролаял он. – Как будта твой мастер б-без того из тебя отбивных не д-делает! Эх, молодняк, все вы б-блваны!

«Закрой ты свою пасть гнилую! – взмолился в душе Дижу. – Будто тебя тут кто-то слушает!»

Возница смилостивился.

– Ставь, давай, свой бочонок! Да дерьмецо там не больно выкидывай. Навоз-то кавалергардский. А французишки своих лошадей знатно подкармливают. И горит дерьмецо в печи, как…

– Да не поднять мне одному бочонок-то!

Возница трагически закатил глаза.

– О, человек! Да у твоего мясника, верно, ангельское терпение, юнец.

Дижу уж было собрался силой сталкивать с телеги возницу, но тот самолично начал опасный спуск.

– С-счаз, помогу, – бормотал он при этом. – Но в будущем, знай, не подвернется тебе такого же доброго Вилли. И… и никто не п-пможет. Если ты этого еще не понял, то… то ты совсем д-дурак. Шел бы ты, парень, в солдаты. Там уму-разуму быстро научат…

Дижу подскочил к вознице и сжал пьянчужке глотку. Невысокий человечек вытаращил глаза от ужаса. Кричать он не мог, да и сопротивляться вроде бы тоже не думал. Он лишь смотрел на Рудольфа в ужасе и отчаянно хватал ртом воздух. Жалкий кусочек конского навоза, зовущийся человеком! Ну, и кто из нас двоих болван? А? Чертовски приятное чувство быть хозяином чьей-то жалкой жизнешки. Превратиться из униженного в унижающего. Властвовать над другими. Всю свою ярость, всю свою ненависть вложить в захват, в зажим чьей-то грязной шейки. И чувствовать, чувствовать каждым пальцем, как кто-то дрожит от ужаса.

Внезапно возница обмяк. Что, так быстро? Да не мог он так быстро задохнуться! Неужто ж он убил его? Рудольф наклонился над возницей. Нет, просто в беспамятстве. Ладно, хоть не обделался от страха…

Дижу стащил с возницы одежонку, накинул на него свою.