Литмир - Электронная Библиотека

Часть третья

В ЗАКЛАД ДЬЯВОЛУ МИЛЛИОНЫ ЖИЗНЕЙ

Осень 1812 года

1

Император Наполеон и маршалы с трудом отыскали себе для ночлега избу потеплее.

Наполеон молча скинул шубу на лавку. Верный Бертье смахнул со стола мусор и раскатал перед властелином Европы упругий свиток походной карты.

Взгляд корсиканца напряженно скользил по ней.

– Можайск… Или же Калуга? – сиплым от простуды голосом прошептал Наполеон. – А может, Медынь? Пора, пора же решаться…

И устало сел на жалобно скрипнувшую лавку. Растопырив пальцы аккуратных, изящных рук, император погрузил в них измученную в последнее время донельзя голову.

За мерзлым окном клубились синие вьюги. Здесь все время идет снег. Такая вот страна.

Великая Армия тянулась во мгле загадочных дорог, пропадала и гибла в косых заснеженных перелесках.

Отчаяние… Этот поход становился синонимом отчаяния. Даже «старые ворчуны», как называл император свою гвардию, молча встречали его появление, а некоторые так и отворачивались от своего властелина…

Наполеон с опаской глянул из-под пальцев на своих преданных соратников. Они вместе делили славу: Мюрат, принц Евгений, маршал Даву и неутомимый Бертье, ставший зеркалом императора, превратившийся в эхо всех его приказов.

Молчат. Почему они теперь все время предпочитают молчать?

Тихим голосом император спросил о курьере из Парижа.

– Ваше Величество, курьера еще не было…

Конечно, и курьера еще не было.

Безмолвие затянулось…

За русской печкой таинственно шуршали тараканы. О, merde, в этой стране все таинственно, даже эти проклятые насекомые, от которых нет покоя по ночам даже великому французскому императору! Даву тяжело и хрипло дышал в потемках. А принц Евгений словно в прострации затепливал одну свечу от другой. Глупый, свечками мрак в душе не развеешь. И вдруг Даву не выдержал, по-юношески легко пробежался вдоль широкой половицы.

– Мне надоело все это! – выкрикнул он порывисто. – Кругом леса, леса, леса… Можно сойти с ума от этих бесконечных лесов! Сир, я презираю все это – и чертовых русских, не знающих благородства, и леса, в которых они прячутся, чтобы напасть по-подлому, со спины! Дайте мне кавалерию, и я уничтожу их, сир!

Маршал смолк, и тогда Наполеон медленно оторвал голову от стола.

– Довольно отваги, маршал, – сказал он внятно. – Мы слишком много сделали для славы Франции… Теперь настало время думать о спасении чести!

Судьба Великой Армии была решена, и она покатилась по Большой Смоленской дороге – навстречу гибели.

Уставая ехать в карете, Наполеон иногда пересаживался в седло. Лошадь императора, соловой масти, была одета в зеленую, расшитую галунами шубу. Нелепый меховой чепец укрывал ее голову от стужи.

Времени на спасение чести у них не осталось…

– Лошадь… Там лошадь, – прошептал Фаддей.

И ухватил Дижу за рукав, чтобы тот остановился.

Осторожно двинулся к березе, за стволом которой как раз и увидел конягу. Под сапогами поскрипывал снежок, уже посыпавший землю слоем белой пыли.

Коняга пыталась обгрызть кору с молоденькой березки. Вскинула голову и тихонько фыркнула, заметив людей. До чего же одр-то тощий: кожа да кости! А оседлана кляча, хотя всадника и в помине нет.

Фаддей осторожно протянул к одру руку:

– Хорошая! Хорошая лошадка!

Коняга тряхнула головой, а потом жадно ткнулась мордой в руку Булгарина. Фаддей похлопал лошадь по шее.

– Ах ты, лапушка! Лапушка! И тебе несладко приходится…

Коняга вновь негромко фыркнула. Дижу покачал головой.

– Даже не верится, что нам так повезло! – прошептал он.

А потом вскинул ружье и выстрелил лошади в голову. Выстрел эхом разнесся по лесной чаще. Темно-красная струя крови брызнула в лицо Фаддею. Лошадь дернулась, словно бежать еще пыталась. А потом рухнула в снег.

– Черт побери! – сердито сплюнул Фаддей. – Вот что ты расстрелялся? А как казаки налетят или партизаны?

– Ну, ты-то выкрутишься! А как, по-твоему, конягу-то убивать было? Или ты ее шарфиком придушить собирался? – зло рявкнул Дижу.

– Я-то, может, и выкручусь, с партизанами поручавшись! А с тобой что будет?

Дижу молча мотнул головой, блеснул зубами, почесал заросшую черной щетиной щеку.

– Ох, мальчишка, брось ты меня. Пора тебе к своим возвращаться. Думаешь, я не знаю, кто ты. Всегда догадывался…

Фаддей сел рядом с убитой лошадью.

– Я… я не могу бросить тебя. Я… помочь должен.

В одиночку тебе из России точно не выбраться.

Дижу вновь мотнул головой.

– Уходи, Булгарин. Уходи к своим. Не место тебе здесь.

Фаддей упрямо отвернулся от товарища.

– Вот через пару деньков доберемся до Смоленска, там и… – прошептал он.

– Ну, и что это нам даст?

Булгарин вздохнул.

– Не знаю. Я и в самом деле не знаю. Скорее всего, мы там с тобой распрощаемся. Там твоих камерадов много, с ними домой вернешься. А я к своим отправлюсь, и будь что будет. Пусть суд надо мной вершат.

– Нет там никаких моих камерадов, – тоскливо протянул Дижу. – Может, и Смоленска давно нет. Сгорел, как Москва.

– Все равно, – упрямо отмахнулся от него Булгарин. – Мы пойдем в Смоленск.

Дижу насмешливо глянул на друга.

– Это ты из-за своей баронессы, да, со мной плетешься? Все ее ищешь? И в Москве ведь искал. Я знаю…

Фаддей замер на мгновение. Экий этот Рудольф, право слово, насквозь его видит.

– Да, возможно, она тоже в Смоленске.

Дижу зло пнул снежный ком.

– Тю! Да она дома у себя поди давным-давно! Убежала из России небось. Нет в Смоленске твоей баронессы. Вместе с подружкой и сбежала.

Булгарин нахмурился.

– Ты бы послал домой двух беззащитных женщин, проиграв войну? Сквозь чужую, разозленную, враждебную страну?

Дижу молча пожал плечами, всем видом показывая: все, разговор окончен, и ему дела нет ни до каких баронесс.

Подступала ночь. Поев конины, запеченной на костре, они, словно малыши, начали обустраивать снежные укрытия. Ничего, что снег, в нем спать теплее и мороз не тронет.

– Не очень удобно, а что поделаешь, – вздохнул Дижу.

За деревьями мелькнули какие-то тени.

– Замри! – охнул Фаддей. – Казаки!

И обернулся к Дижу. В глазах друга пульсировал нескрываемый страх. Впервые в жизни Дижу чего-то испугался.

Фыркнула лошадь. Казаки тихо переговаривались друг с другом.

Дижу вытащил пистоль из-за пояса, взвел курок. Фаддей тоже схватился за оружие. Два жалких пистоля против отряда казаков. Даже не смешно.

Лишь спустя несколько часов они выбрались из своего укрытия.

– Хорошо, что снег валит, – прошептал Дижу. Говорить в полный голос ему расхотелось. – А то бы они точно наши следы заметили.

– Да, – вымученно улыбнулся Фаддей. – Хорошо, что снег идет.

И они молча двинулись дальше. Страх засел во всех порах, во всех костях их тел.

…Признать себя побежденным и решиться на отступление Наполеону было трудно… Возмущалась гордость, краска стыда показывалась на лице. Сколько за плечами знаменитых кампаний, сколько блестящих побед, прославивших его как великого полководца на весь мир! Да и не он ли сам еще три-четыре месяца назад во всеуслышание заявил, что поставит Россию и российского императора на колени? Какая самонадеянность! Он получил хороший урок! И все же обстоятельства принуждали к отступлению. Он ясно понимал, что другого выхода нет. Надо лишь придать этому движению назад какую-нибудь форму нового искусного маневра, поддержать престиж, выпутаться из скверного положения с наименьшими жертвами. Но как?

…Казачий сотник Сысоев разыскивал полковника Чернышева. А когда, увидел, посмотрел на того с улыбкой и отрапортовал весело:

– Явился поздравить, ваше высокоблагородие! Москва от неприятеля очищена!

34
{"b":"30026","o":1}