— Ну, распространителей-то больше нет, — философски заметил майор.

— Что-то ты сегодня туго соображаешь, — поморщился полковник. — Было бы зелье, а толкачи найдутся. Одна надежда, что будут они не такими ушлыми, как эти ребята, и тогда я их... ап!

Он с хлопком сдвинул ладони, словно поймал муху.

«Хрен тебе, а не „ап“, — со злорадством подумал майор Гаврилин. — Размечтался. Поди, поймай меня теперь. Ни Головы, ни Щукина, ни этой соплячки... живи и радуйся! Ай, молодец, Голова! Как же вовремя он мне свой склад показал!»

В кабинет просунулся майор, командовавший спецназовцами.

— Приехали эксперты, — доложил он. — По нашей части тут все чисто. Разрешите быть свободными, товарищ полковник?

— Валяйте, — кивнул Соболевский. — Спасибо, майор.

— Так не за что же, товарищ полковник, — развел руками здоровенный спецназовец.

— Как это — не за что? — возразил полковник. — Провели задержание опасных преступников, а то, что преступники при этом дуба врезали, — их вина, а не ваша. Нечего было отстреливаться.

Майор, большого ума мужчина, открыл было рот, но что-то во взгляде полковника заставило его прикусить язык. Он быстро козырнул и вышел. Через секунду в коридоре раздался его голос, созывавший расползшийся по всему клубу в поисках затаившихся преступных элементов и холодного пива камуфляж, и вскоре спецназ благополучно отбыл восвояси, компенсировав понесенный от холостого выезда моральный ущерб трофейным пивом и сосисками.

Через час трупы Кирпича, Сани, Щукина и Головы погрузили в машину и увезли.

Катю выписали из больницы через день.

Она чувствовала себя способной своротить горы уже на следующий день, но врачи имели на этот счет собственное мнение. Катя некоторое время колебалась, не зная, закатить ей скандал или втихаря драпануть отсюда прямо в больничном халате, но в конце концов завалилась в постель и проспала весь остаток дня и всю ночь с короткими перерывами на прием пищи. Она с удивлением обнаружила, что самым страшным ее ранением является рана на бедре, нанесенная Щукиным, правда, с ее точки зрения гораздо хуже выглядело ее вздувшееся, посиневшее лицо. Покрытые страшными ссадинами и кровоподтеками спина, бока и грудь можно было не принимать в расчет. Теперь она только диву давалась, гадая, с чего это ей взбрело в голову, что Колобок ее искалечил, лишив способности самостоятельно передвигаться на долгие месяцы, а то и на годы вперед. На это, пожалуй, был единственный ответ: у страха глаза велики.

Катина одиночная палата была расположена на пятом этаже — это был очень высокий пятый этаж, вдобавок подпертый снизу вестибюлем, приемным отделением и гаражом для машин «скорой помощи», так что его можно было с чистой совестью считать шестым, а за дверью, скромно подобрав под себя длинные ноги, день и ночь сидел на стульчике молодой человек в строгом сером костюме и накинутом на плечи белом халате. Конечно, это не мог быть один и тот же человек, но Кате ее охранники казались одинаковыми, как близнецы. Она ничуть не обольщалась по поводу своих возможностей — одной и без оружия ей было так же невозможно нейтрализовать дежурившего за дверью эфэсбэшника, как и выпрыгнуть с пятого этажа.

Поэтому она отдыхала и набиралась сил, предоставив событиям идти своим чередом и ожидая... сигнала?.. знака?.. чего-то, что подсказало бы ей, что настало время действовать. Она почему-то была уверена, что не упустит свой шанс, когда тот подвернется.

Через день ее выписали. Пока сестра в отделении оформляла бумаги, Катин страж куда-то исчез, сделав это так незаметно и тихо, как будто был просто голографическим изображением, которое исчезло, как только выключили проекционный аппарат. Катя некоторое время озиралась по сторонам, почти надеясь увидеть его притаившимся за каким-нибудь выступом стены, но в конце концов пришла к выводу, что охрана снята. Это уже было похоже на шанс, но Катя чувствовала себя основательно сбитой с толку: они что, не знают, с кем имеют дело? Или это какая-то странная игра?

Ответ обнаружился внизу, в приемном отделении, где навстречу Кате, широко улыбаясь, шагнул Колокольчиков. Выглядел он, как всегда: банковский сейф, для смеха выряженный в человеческую одежду. По случаю радостного события, каковым, вероятно, являлся Катин переезд из больничной палаты в камеру следственного изолятора, он был втиснут в пиджак, из-под которого кокетливо светилась белоснежная рубашка, и — аплодисменты! — галстук. Картину немного портил пластырь на затылке, но спереди этого не было видно. Бывший оперуполномоченный был вооружен большим букетом и какой-то коробкой. Катя с растущим удивлением разглядела, что это были конфеты. — С каких это пор работники наших доблестных спецслужб ходят на задание с цветами? — вместо приветствия спросила Катя, прикидывая, в какую сторону податься. Ей вдруг стало тоскливо. Бегать не хотелось, и не хотелось прятаться, а хотелось, наоборот, чтобы Колокольчиков принес цветы не для отвода глаз, а по-настоящему, и посадил бы ее в такси, и отвез домой... «Ну, конечно, — с горькой иронией сказала себе Катя, — домой, куда же еще?» Она попыталась припомнить, где и при каких обстоятельствах выпустила из рук свою спортивную сумку, но не смогла. Да и какое это имело значение? Так или иначе, сумка теперь была недосягаема — пистолет, документы, деньги... больше двадцати тысяч, черт бы их побрал. И куда теперь бежать? Правильно, домой, потому что дом — это место, где тебя всегда ждут. Кто ждет — это уже вопрос, но ждут непременно.

— Цивилизуемся помаленьку, — со смущенной улыбкой ответил на Катин вопрос Колокольчиков и протянул ей букет и коробку.

— Вот не знаю, зачем мне в камере цветы, — пожала плечами Катя. — Конфеты — это ладно, это я с соседками поделюсь, они меня сразу залюбят и не станут класть спать возле этой... как ее...

— Возле параши, — подсказал Колокольчиков. — Только я не пойму, с чего это ты в тюрьму засобиралась?

— А куда? — опешила Катя. — Вызов, что ли, из Голливуда пришел? Так тогда здесь бы Спилберг стоял, а не ты...

— Куда, куда, — ворчливо передразнил Колокольчиков. — Цветы возьми, террористка. Что я с ними стою, как отвергнутый любовник? Домой поедем.

Катя машинально взяла букет и коробку.

— Как — домой? — спросила она. — К кому домой?

— К тебе домой. На машине, — буркнул Колокольчиков.

Он наклонился и вытащил из-под скамейки спортивную сумку. — Вещички твои я прихватил. Поехали.

Кате захотелось ущипнуть себя за руку, но она не стала этого делать, а молча и послушно двинулась за широко шагавшим Колокольчиковым.

У подъезда их, как и мечталось Кате, дожидалось такси. Колокольчиков галантно усадил ее на заднее сиденье, подал ей букет и поставил рядом с ней сумку. Сам он устроился рядом с водителем.

— Старый Арбат, — коротко скомандовал он, и машина тронулась.

— Послушай, старлей, — взмолилась Катя, — объясни, наконец, что все это значит.

— Перестань называть меня старлеем, — сказал Колокольчиков. Он не обернулся, но по движению его щеки Катя догадалась, что он поморщился. — Во-первых, я давно капитан, а во-вторых, ты мне не подчиненная и не подследственная.

Катя покосилась на водителя. Затылок у того был совершенно каменный — всем своим видом этот ас шоссейных дорог выражал полную индифферентность, но Катя могла дать голову на отсечение, что будь его уши устроены так же, как, скажем, у собаки, они непременно стояли бы торчком и поворачивались на их с Колокольчиковым голоса, как локаторы.

— А мне нравится называть тебя по званию, — сказала Катя, в то же время осторожно ощупывая матерчатый бок сумки — своей сумки! — чтобы определить, что там есть и чего, наоборот, нет. Это ей никак не удавалось, и она начала потихоньку расстегивать молнию, стараясь заглушить тихое звяканье металлических зубчиков непринужденной болтовней. — Капитан — это звучит гордо, а вот фамилия у тебя, извини, смешная. Я думала, таких и не бывает. Думала, это Гайдар специально выдумал... для «Тимура и его команды».