Отчего же, такое случается сплошь и рядом. Немного переоценили свои финансовые возможности... Короче говоря, не могу ли я еще чем-нибудь вам помочь?"
— Сучий потрох, — сказала ему Катя на языке Толстого и Достоевского и покинула банк.
Двери мягко закрылись за ее спиной. Этими чертовыми новомодными дверями совершенно невозможно было хлопнуть, даже если тебе этого очень хотелось. Бешеное солнце Северной Калифорнии набросилось на нее, как голодный пес на кость. Томившиеся на стоянке машины отбрасывали прямо в глаза злые горячие блики, над их капотами и крышами дрожало прозрачное знойное марево. Катя подошла к своему пикапу и прислонилась плечом к раскаленной стойке кабины. Она вынула из кармана своей просторной фермерской блузы пачку сигарет, закурила и некоторое время просто бездумно выпускала дым в неправдоподобно синее небо, ощущая, как горячий металл жжет плечо сквозь тонкую хлопчатобумажную ткань.
Потом она прислушалась к себе и обнаружила, что эмоции начисто отсутствуют, хотя ситуация была, что называется, нештатной. Ее ограбили, пустили по миру, но ей вовсе не хотелось рвать, метать и заламывать руки. Она просто курила, осторожно прикидывая, как жить дальше. Точнее, на что. Кто именно ее ограбил — банк или какой-нибудь доморощенный хакер, ей было наплевать, поскольку дела это не меняло. У нее и в мыслях не было судиться с банком или обращаться за помощью в полицию. Насколько ей было известно, незаконного иммигранта могли запросто выставить из страны пинком под зад и через двадцать лет после факта преступной иммиграции, так что от полиции ей следовало держаться как можно дальше.
Тем не менее она не испытывала ни страха, ни отчаяния, ни даже злости — похоже было на то, что та часть ее мозга, которая заведовала эмоциональной стороной жизни, взяла бессрочный отпуск, а то и вовсе приказала долго жить — просто перегорела, как перегруженный трансформатор. В принципе, в этом не было ничего удивительного, поскольку в недавнем прошлом Катя Скворцова буквально купалась в океане эмоций, по преимуществу отрицательных.
А может быть, это просто шок, лениво подумала она, глядя, как в небе, очень высоко, описывает неторопливые круги какая-то птица. Может быть, меня просто приложили с такой силой, что все внутри на время онемело. Хотя навряд ли. Из-за чего неметь-то? Из-за нескольких долларов? Да пропади они пропадом, тоже мне — удар судьбы...
Она растерла окурок подошвой по зернистому асфальту стоянки и залезла в кабину. Здесь было жарко, как в духовке, и до одури воняло нагревшейся искусственной кожей. Сиденье было горячим и даже, как показалось Кате, липким. Она запустила двигатель и покатила обратно, стараясь не думать о том, на какие деньги она наполнит бак «Доджа», когда тот опустеет. «Несолоно хлебавши, вот как это называется», — подумала она, наблюдая, как уменьшается в зеркальце заднего вида похожее на игрушечный домик из разноцветной пластмассы здание банка. Между делом она решила, что, если нужда заставит ее пойти грабить банки, то начнет она именно с этого, причем непременно дождется смены того говнюка, который разговаривал с ней сегодня.
...И вот теперь она сидела за рулем своего ядовито-красного пикапа повышенной проходимости, медленно наливалась виски и разглядывала распроклятое кольцо на среднем пальце своей правой руки. Она медленно сжала и разжала кулак. Кольцо снова сверкнуло, полоснув по глазам похожими на тонкие иглы лучами, и Кате на миг показалось, что оно блестит немного сильнее, чем положено блестеть даже такому дорогому кольцу и даже на таком щедром полуденном солнце, как здешнее. Она была почти уверена, что кольцо сверкает гораздо сильнее, словно внутри огромного бриллианта был заключен собственный мощный источник света.
Катя быстро сдернула кольцо с руки и потянулась к окну, собираясь выбросить чертову штуковину на дорогу. «А ну-ка, постой, — остановила она себя в последнюю секунду. — Что это еще за выходки? Это ты, что ли, не испытываешь эмоций? Да ты трясешься, как осиновый лист, Скворцова, и не потому, что какая-то сволочь выкачала все деньги с твоего счета, а просто потому, что, оказывается, так хотела кое-что забыть, что, похоже, и вправду очень многое забыла. Кольцо? Да черт с ним, с кольцом. Это же живые деньги! Просто продадим его, и это будет решением сразу двух проблем: проблемы наличных и проблемы этой дурацкой побрякушки. Здесь Америка, и здесь не принято выбрасывать старинные кольца с бриллиантами на дорогу. Загнать эту сволочь по дешевке, не торгуясь — вот это будет истинно американский подход к делу. Хотя нет, конечно. Истинный американец устроил бы аукцион, заручился бы поддержкой экспертов и продал бы это дерьмо за несколько миллионов. Но для этого здесь надо родиться и вырасти, я так не умею».
Она спрятала кольцо в карман джинсов, сделала еще один глоток из фляги и решительно убрала посудину на заднее сиденье — если она хотела добраться до дома живой и невредимой, то пить больше не стоило.
Она снова закурила и заметила, что кончик сигареты дрожит противной мелкой дрожью. От этого струйка дыма, почти горизонтально тянувшаяся в открытое окно машины, становилась похожей на линию, оставляемую самописцем электрокардиографа. Катя включила радио. Из Лос-Анджелеса передавали рок-н-ролл. Мимо, протяжно просигналив и круто приняв вправо, пронесся новенький «Шевроле» с тонированными стеклами, сквозь которые невозможно было разглядеть ни водителя, ни пассажиров, если они были.
Машина была не местная. Средства передвижения окрестных обитателей Катя знала наперечет. И что понадобилось ее владельцу на вершине, где, кроме Катиной хибарки, не было никакого жилья, Кате было совершенно непонятно.
Похоже было на то, что события и впрямь сдвинулись с мертвой точки и понеслись вскачь.
Катя завела двигатель «Доджа» и тронулась с места слишком резко. Машина прыгнула и чуть было не заглохла, но потом передумала и, набирая скорость, устремилась вперед и вверх. Ведя «Додж» одной рукой, Катя открыла бардачок и вынула оттуда армейский «кольт» сорок пятого калибра. Это был ее вариант транквилизатора — всегда на предохранителе, но всегда заряженный и готовый к бою. Нащупав большим пальцем флажок предохранителя, она опустила его и положила пистолет рядом с собой на сиденье. Заглянув в зеркальце заднего вида, она поймала свой спокойный, сосредоточенный взгляд и впервые по-настоящему испугалась: в этом взгляде она прочла то, о чем не хотела догадываться, — прошлое вставало из могилы, стряхивая с себя тонны спрессованной земли с такой легкостью, словно это был тонкий шерстяной плед, и скаля желтые клыки, обильно испачканные красным.
— Я не хочу, — сказала она сквозь зубы, глядя прямо перед собой. — Ты слышишь, сука? Я не хочу!
«А ну, тихо, ты, истеричка, — одернула она себя. — Что ты дергаешься? Не хочет она... Ну, разверни машину и рви когти на все четыре стороны, кто тебе мешает? Америка большая, да и до Мексики рукой подать. В чём, собственно, дело? В конце концов, не так уж и интересно, кто это вдруг решил тебя навестить. Или все-таки интересно? Да, пожалуй, интересно, — решила она. — Попьем чайку, побеседуем... посмотрим, в общем».
Инстинктивно она чувствовала, что чайком дело не ограничится. Она давно не испытывала таких ощущений: все чувства вдруг обострились, мир воспринимался с пугающей четкостью, все предметы казались чересчур выпуклыми и яркими, музыка из хаотичного шума превратилась в математически точный звуковой код. Еще чуть-чуть, и она смогла бы прочесть зашифрованное этим кодом послание. Сама того не замечая, Катя вела машину на предельной скорости, преодолевая опасные повороты серпантина с расчетливой лихостью профессионального гонщика. Она сама ощущала себя машиной, в кабину которой после долгого перерыва наконец-то сел водитель и завел годами ржавевший в бездействии двигатель. Это было пугающее, но вместе с тем очень приятное ощущение управляемости, нужности и значительности — так, наверное, чувствует себя грузовик с пьяным водителем за рулем, готовясь переехать неосторожно выбежавшего на проезжую часть пешехода.
