Она снова стукнула по рулю — на этот раз кулаком. Вот же оно! Аппаратура! Видимо, именно это слово придало ее мыслям некий научно-технический уклон. Она уже знала, что это была за щербинка, она уже уцепилась за нее обеими руками, вот только неясно было, что из этого можно извлечь.
"Конец двадцатого века, — выговаривала она себе, — эпоха НТР и прочего электронного дерьма, а Е. Скворцова, она же Е. И. (?) Воробей, боится компьютеров, как черт ладана. А ведь у Щукина в кабинете стоит отличная штуковина... По крайней мере, выглядит она достаточно новой... И этот, как его... модем... и модем тоже есть. Все делается, как в американском кино: высокомудрая Е. Скворцова проникает в компьютерный банк данных ГАИ, или как там это у них теперь называется, и находит информацию о человеке, на имя которого была зарегистрирована некая автомашина «ВАЗ-2107» небесно-голубого цвета. Помнит Е. Скворцова, она же Воробей, номерочек машины? А как же, — ответила она себе, — помнит. Память у нас, знаете ли, фотографическая, поскольку фотографией нам теперь заниматься некогда — мы пьяные драки растаскиваем, понимаете ли, и следим, чтобы стриптизерок во время выступления за разные места не хватали... После выступления — как договоритесь, а во время оного — Боже упаси...
Эх, — сказала она себе, — если бы да кабы..." Тут народная мудрость была права на все сто, но мысль уже прочно укоренилась в ее сознании, дала побеги и разрослась, как бузина. "Ну, а что такое, — спрашивала она себя, — в чем дело? Как там было в этой песенке: ну что ты потеряешь, если все узнаешь? Замазано, как говорит Щукин Алексей Петрович. Я не уверена, — подумала она, — но, по-моему, точно так же выражаются уголовники, скрепляя договор. Особый язык. Профессиональный сленг. Феня, блин. Мадам, вы по фене ботаете?
А компьютер? А что — компьютер? Здесь тебе, мамочка моя, Москва, а не Мухосрань какая-нибудь. Найдется человечек, если поискать. Дело, конечно, сугубо уголовное, но если к человеку правильно подойти... глазки там состроить... Да какие, к черту, глазки! Кому нужны чьи-то там глазки в наше-то время? Разве что в банк органов... Деньги — вот ключ к сердцу современной молодежи. И чем больше денег, тем универсальнее ключ..."
Катя затормозила напротив «Омикрона», пристроившись в хвост Гошиному желтому «жуку» и некстати вспомнив, что двигатель у этой модели расположен сзади, как у «Запорожца»... «Денег ему, что ли, одолжить? Смеются ведь над ним его священные коровы, а ему хоть бы что... Вот кто мне поможет, — решила вдруг она. — Если уж Гоша не знает какого-нибудь толкового компьютерщика, то, значит, их и вовсе нет в природе. У него кругом знакомые, и все до единого — непризнанные гении. Каковы сами, таковы и сани... или наоборот? Впрочем, на суть это в данном случае не влияет».
Она вышла из машины и направилась к крыльцу, но с полдороги ей пришлось вернуться и запереть дверцу, про которую она все время забывала. Брелок зацепился за что-то в кармане, и вся связка, мелодично звякнув, упала на асфальт, отскочила от бордюра и точнехонько, как живая, нырнула под брюхо машины. Пока Катя, присев на корточки и согнувшись в три погибели, шарила в узкой щели между бетонным краем тротуара и грязным бортом машины, пытаясь выудить оттуда свои ключи, тихо матерясь и делая вид, что сама себя не слышит, мимо проехала еще одна машина. Взвизгнули тормоза, и Катя, подняв голову на звук, увидела такси, остановившееся перед «Мерседесом» Щукина, за которым был припаркован Гошин «жук», а за ним, в свою очередь, стоял Катин «Скорпио», что в переводе, если кто-то еще не догадался, означает «Скорпион»... «Ну и компашка, — подумала Катя, с интересом наблюдая за такси. — В доме жука и скорпиона... Интересно, где я вычитала эту фразу?»
Она немедленно забыла о жуках, скорпионах и прочей им подобной ползучей и кусачей дряни, потому что из такси вслед за каким-то худым и длинным хлыщом с пластырем на шее с трудом выкарабкался друг сердечный Бэдя — пьяный в стельку и тоже с пластырем, только не на шее, а на лбу. На челе, так сказать. Это самое чело было омрачено какой-то тяжелой думой, и Катя не без оснований заподозрила, что дума эта может непосредственно касаться ее, хотя уж кто-кто, а она в Бэдином позорном увольнении с работы была виновата в последнюю очередь. То, что Бэдя явился не один, а с приятелем, казалось, подтверждало ее подозрения — приди он, скажем, проситься обратно, то постарался бы обойтись без свидетелей. Мало чести — в ногах валяться, пусть даже и у Щукина...
Кроме того, Бэдя был пьян до такой степени, что даже не заметил притаившуюся за машиной Катю. «Не иначе, как для храбрости принял, — с легким отвращением подумала она. — Впрочем, тем лучше», — решила Катя, осторожно выпрямляясь и следуя за подозрительной парочкой, уже вошедшей в зеркальную дверь «Омикрона».
Она отстала от них приблизительно на полминуты, но, войдя в вестибюль, сразу поняла, что отставание было неоправданно большим — дежуривший сегодня охранник по кличке Гриня отдыхал в углу под зеркалом. Лицо у него было залито кровью, красные помазни остались и на зеркале, и Катя решила, что свою травму, какой бы она там ни была, Гриня получил именно при столкновении с зеркалом, причем на довольно большой скорости. Парочке явно было море по колено: они шли напролом, и Катя со всех ног бросилась на доносившиеся из коридора голоса, на ходу вытаскивая пистолет и гадая, отчего эти уроды так шумят. Казалось бы, на их месте стоило соблюдать хотя бы видимость осторожности.
Катя бомбой влетела в коридор, в конце которого располагался кабинет Щукина. За кабинетом коридор поворачивал под прямым углом, и там, за углом, была Гошина каморка, в которой Катя так любила иногда посидеть, поболтать ни о чем с веселым Колобком. Она застала Бэдю и его приятеля в коридоре — Бэдя упал, запутавшись в собственных ногах, и теперь приятель устанавливал его вертикально, в чем ему, похоже, сильно мешал зажатый в правой руке большой тускло-черный пистолет.
— Ох, мать твою, — тихо прошептала Катя. — Стоять! — крикнула она, вскидывая пистолет.
Длинный приятель Бэди оказался человеком с тонкой душевной организацией, не переносившим резких выкриков. В ответ на Катино вполне невинное предложение стоять на месте он трижды быстро нажал на курок своего смертоубойного ТТ. Одна из трех пуль продырявила Кате левый бок, заставив ее скорчиться и упасть на колени.
— Ага! — закричал только теперь заметивший ее Бэдя. — Получила, с-сучара?!
Кате было очень больно, а Бэдины несправедливые слова вдобавок сильно ее обидели, и поэтому она, повинуясь внезапному импульсу, передвинула ствол своего пистолета на полсантиметра влево и спустила курок. Бэдя выронил свой пистолет — оказывается, он тоже был вооружен — и грохнулся на пол, издавая невнятные приглушенные вопли и хватаясь за раздробленную нижнюю челюсть. Катя поняла, насколько ей плохо, только когда мизерная отдача пистолета опрокинула ее на раненый бок. Она упала, невольно застонав, и следующая пуля Мутного Папы прошла над ее головой вместо того, чтобы пройти сквозь нее. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, Катя поспешно разрядила обойму по высокой сутулой фигуре, видевшейся ей как бы сквозь мокрое стекло. Очертания фигуры колебались и плыли, но Катя была уверена, что попала как минимум трижды, потому что человек трижды резко дернулся и вдруг начал складываться, как плотницкий раскладной метр — в коленях, в поясе, в шее, и так, в сложенном виде, мягко повалился на бок, коротко перебрал ногами и затих.
— Засранец, — сказала ему Катя, уплывая в темноту по раскисшему от осенних дождей проселку, освещенному косыми лучами заходящего солнца. Рядом с ней кто-то дымил вонючей самокруткой, кто-то умирал и не должен был умереть на заднем сиденье, и вокруг кто-то топал и орал, требуя брать осторожнее и пошевеливать задницами, и ее куда-то несли, казалось, целую вечность, а она все давила и давила на педаль газа, отчаянно вертя непослушный, непривычно большой руль, а потом ее положили, перестав наконец трясти и кантовать, и в мире стало темно и тихо.
