Дома... Шагая через рельсы, Катя перешла железнодорожную ветку и стала подниматься по невысокому откосу, не замечая, что улыбается немного грустной улыбкой человека, вернувшегося в город своего детства и обнаружившего, что здесь его никто не помнит. Плевать, что не помнят, подумала она. Зато я их помню.

Если отвлечься от неприятностей, это было все-таки здорово — снова ощутить себя частью окружающего мира. Не соринкой в постели, не палкой в колесе и не камешком в ботинке, а именно органичной и неотъемлемой частью большого целого.

Между прочим, это оказалось еще и очень трудно. Там, в Калифорнии, одиночество казалось вполне закономерным, более того — желанным, в то время как здесь все неожиданно оказалось по-другому.

Катя никогда не была болтуньей и не понимала, как можно, к примеру, битых два часа висеть на телефоне, переливая из пустого в порожнее и перемывая косточки знакомым, — это была крайность... но разве тот вакуум, в котором она очутилась сейчас, не был крайностью? Старые знакомства можно было считать аннулированными, а новые пока что были слишком новыми для того, чтобы перерасти во что-то более фундаментальное. Попросту говоря, Катя не видела, с кем она могла бы поговорить по душам, а то и просто помолчать без оглядки на свои «интересные обстоятельства».

Хнычешь, Скворцова, сказала она себе, прибедняешься.

От добра добра ищешь... И ничего я не прибедняюсь, немедленно обиделась она. А хныкать имею полное право, поскольку я все-таки где-то женщина, а не боевой робот... И не просто женщина, а женщина, как выражаются коллеги-охранники, «на расслабоне». Жизнь, вроде, пошла налаживаться, деньжата завелись...

Лизку жалко, подумала она. Мысль была привычной, почти обыденной — человек, увы, устроен так, что рано или поздно привыкает ко всему.

Пыльная тропинка тянулась между откосом, полого спускавшимся к железнодорожному полотну, и кирпичной стеной гаражного кооператива. Откос слева от Кати желтел от одуванчиков, а справа, в вечной тени под стеной росла какая-то лебеда пополам с репейником — тоскливая растительность пустырей и свалок, повсюду следующая за человеком, где бы он ни поселился. Там, где стена кончалась, тропинка круто сворачивала направо, наискосок пересекала какой-то запущенный, совершенно одичавший сад, где на корявых от старости яблонях болтались твердые, как камни, и такие же несъедобные редкие зеленые яблоки, и вскоре благополучно выбегала на тихую окраинную улицу, застроенную девятиэтажками образца семидесятых годов. Поначалу Катя все время путалась в этих типовых трущобах, но в конце концов запомнила: ее дом — тот, у которого от крыши до середины бокового фасада протянулась извилистая, неопрятно замазанная трещина.

Заросший сад был бы весьма приятным местечком, если бы не два обстоятельства: собачники и алкаши. Рано утром и поздно вечером сад наполнялся собаками всех мыслимых и немыслимых размеров и пород, в остальное же время здесь гнездились тихие, никому, в общем-то, не мешающие компании по два-три человека, попивающие дешевую бормотуху на свежем воздухе среди куч собачьего дерьма. Были они здесь и сегодня — во всяком случае, одна компашка наверняка.

Три потертые, небритые личности, чьи лица рдели заметным даже издали нездоровым румянцем, сидели буквально в нескольких метрах от тропинки и с самым сосредоточенным видом разливали на троих. Катя поморщилась и инстинктивно прижалась к левому краю тропинки, безотчетно стараясь обойти потертую троицу стороной, руководствуясь при этом скорее здоровой брезгливостью, чем страхом, — эти люди всю жизнь были ей непонятны, как инопланетяне. Впрочем, как уже было сказано, это ее движение было скорее инстинктивным — сейчас, среди бела дня, эти люди не представляли никакой опасности.

Катя поняла, что ошиблась, когда менять что-либо было уже поздновато. Завидев ее, троица заметно оживилась. Один из алкашей, длинный сутулый мужик в засаленном джинсовом костюме, поднял голову и, расплывшись в полупьяой ухмылке, обнажившей испорченные зубы, громко сказал, адресуясь к своим приятелям, но глядя при этом на Катю:

— О! Девушка. Симпатичная... Вся в синем.

Один из его коллег неприятно ржанул и, глядя вроде бы куда-то в сторону, но зачем-то поднимаясь с корточек, нараспев выдал сакраментальное:

— Девушка в синем, дай нам, красивым...

Это еще что такое, подумала Катя, скорее удивленная, чем напуганная таким странным поведением обычно тихих алкашей. Что это они еще выдумали? Она ускорила шаг, но сутулый уже, оказывается, стоял перед ней, широко расставив руки, и загораживал дорогу, а его веселый приятель, на испитой физиономии которого как-то нелепо и криво, словно наспех приклеенные, топорщились рыжеватые усы, начал заходить сзади, тоже расставив руки и даже слегка присев, словно кур ловил. Третий, коренастый тип в линялой футболке и норвежской бородке, остался сидеть, лениво жуя плавленый сырок и с интересом наблюдая за действиями своих собутыльников.

Катя почувствовала нехороший холодок в районе диафрагмы. Действия алкашей не поддавались разумному объяснению. Это что, попытка изнасилования? Утром-то, в двух шагах от тропинки, по которой день-деньской шляется туда-сюда масса народу? Ограбление? Тоже бред какой-то... Она запустила руку под куртку, но тут же уронила ее вдоль тела: пистолет остался в раздевалке «Омикрона» — ездить с ним в переполненных автобусах было опасно.

— Дай пройти, — негромко сказала она сутулому, но тот в ответ лишь ухмыльнулся, снова продемонстрировав зубы, от вида которых Катю замутило.

— Ну, филя вы там стали? — подал голос обладатель интеллигентной норвежской бородки, дожевав сырок и вытирая руки о свою заношенную майку. — Сюда ее волоките. Стол без женщины — это плохо, а женщина на столе — наоборот, хорошо...

Катя отскочила в сторону, уворачиваясь от подкравшегося сзади усатого, и тут чей-то звенящий — несомненно, от скрываемого испуга, — голос спросил:

— Эй, мужики, вы чего это здесь затеяли?

На секунду боевые действия приостановились, и Катя увидела на тропинке молодого парня в спортивных трусах, кроссовках и белой майке без рукавов, открывавшей сильные загорелые руки. «Бегун, — подумала Катя. — Психованный какой-то бегун. Ему что, жить надоело? Или он просто хочет присоединиться? Вопрос: можно ли изнасиловать женщину посреди площади? Ответ: нельзя, потому что толпа будет мешать советами...»

— А ну, вали отсюда, — коротко предложил бегуну сутулый.

— Оставьте девушку в покое, — сказал бегун. — Совсем озверели, братья по разуму?

— Ну ты смотри, какой козел, — с некоторым даже удивлением сказал усатый. — Обзывается, животное.

На время забыв о Кате, он двинулся к незнакомцу. Флегматичный бородач тоже встал и, топча бурьян, стал выбираться на тропинку.

Беги, бегун, подумала Катя. Сейчас самое время брать ноги в руки. Догнать тебя этим уродам слабо, да и не станут они за тобой гнаться... Что тебе — больше всех надо?

Бегун, однако, не побежал, оказавшись на поверку еще и драчуном. Коротко развернувшись, он врезал сутулому в солнечное сплетение, да так, что тот, коротко заорав, отлетел на несколько шагов и остановился, ударившись спиной о корявый ствол умирающей от старости яблони.

«Ого, — с невольным уважением подумала Катя. — Не перевелись еще богатыри на земле русской. Ископаемый какой-то бегун».

Сутулый лицом вниз возился под яблоней, а бегун уже общался с усатым. Получив прямо по усам, тот послушно нырнул головой в бурьян, где что-то немедленно отозвалось жестяным грохотом и дребезжанием. Флегматичный бородач, однако, оказался парнем крепким — небрежно уклонившись от бегунова кулака, он ударил сам, да так, что бегун не устоял на ногах.

«Вот сейчас начнется настоящая потеха, — подумала Катя с сочувствием. — Как насядут они на него все втроем...»

Она немедленно и без всякого удовольствия убедилась в своей правоте — алкаши действительно насели на ее избавителя со всех сторон, и, хотя тот держался стойко, ему пришлось туго. Кате вдруг стало по-настоящему страшно — мужики дрались озверело, и она поняла, что благородный порыв может стоить вступившемуся за нее парню жизни. Дико завизжав, она бросилась вперед и, забыв все, чему когда-то учил ее тренер, вцепилась обеими руками в чьи-то сальные волосы, изо всех сил рванув их на себя. Усатый издал громкий матерный вопль и выронил подобранный в бурьяне ржавый кусок стальной арматуры с присохшим к нему бесформенным обломком бетона. Немного придя в себя от этого вопля, Катя красиво и чисто, как в спортивном зале, провела подсечку, и усатый плашмя упал спиной на тропинку.