Транспорт бросили на даче — еще один «кирпич» на шею ее владельца. Но отгонять куда-то машины не было времени, да и, по большому счету, желания.

Утренняя электричка — грязная, забитая толпой толком не проснувшихся пассажиров, в эти часы ненавидящих весь свет, и прежде всего друг друга, но слишком сонных, чтобы ненависть свою проявлять… Кто-то клевал носом, добирая минуты сна и, заодно, избавляя себя от необходимости уступать место старушкам, кто-то с отрешенным выражением лица дожевывал завтрак, а кто-то просто стоял, злясь, что ему не досталось сидячего места… За мутными, давно не мытыми окнами проносились знакомые пейзажи — какие-то недостроенные здания, увенчанные ржавеющими под снегом металлоконструкциями, сменялись довольно опрятными домиками, станциями, на которых электричка не изволила останавливаться, и станциями, где это все же происходило. И тогда в вагон, без того забитый донельзя, лезла очередная толпа хмурых людей…

Как ни странно, эта обстановка полностью успокоила Сашу. Да, где-то по Москве носились машины с омоновцами, над компьютерами корпели аналитики, выуживая из огромных банков данных те крохи информации, которые позволили бы локализовать и задержать банду опасных преступников с ним, Александром Трошиным, во главе. Мерзли на перекрестках гаишники… Те, кто посмелее и попорядочнее, вглядывались в проезжающие мимо машины в поисках лиц из ориентировок; другие же, привыкшие к вседозволенности и регулярному необременительному получению мзды, отчаянно желали, чтобы разыскиваемые бандиты сегодня не появились на их участке, поскольку по собственной неосторожности можно нарваться и на пулю. В десятках мест, в коих могли объявиться он и его товарищи, теперь паслись неприметные люди в неприметной одежде, а усиленные патрули прочесывали город, мечтая о медали за поимку особо опасных извергов — желательно, чтобы не посмертно. Огромный, обманчиво кажущийся неповоротливым аппарат сил охраны правопорядка пришел в движение, постепенно формируя мелкоячеистую сеть, просочиться сквозь которую будет нелегко.

Но это там… А здесь, где мерно стучали колеса, лениво переругивались толкающие друг друга пассажиры, было все по-прежнему спокойно… тихо…

И Саша наслаждался этими минутами, зная, что они скоро закончатся. Возможно — навсегда. Возможно, он последний раз едет в заплеванном вагоне — холодном, несмотря на толпу народа, неуклонно приближающем его к раскинутым силкам охотников.

Ему вдруг подумалось, что если им удастся осуществить задуманное и унести ноги не просто из Москвы или России — с Земли… ему будет очень всего этого не хватать.

— Эй, ты… — Грубый окрик заставил Лику вздрогнуть. Она оглянулась — на нее в упор смотрело лицо, увенчанное серой фуражкой. — Сюда иди.

Она подошла. Ментов было трое. Один — с небрежно висящим на груди автоматом — был придан явно на усиление. Ему было скучно, он что-то лениво жевал и, иногда вспоминая о бдительности, время от времени оглядывал проносящуюся мимо толпу пассажиров. Парню все было глубоко по барабану, и особой опасности он не представлял. Чего не скажешь о двоих других. Они выглядели гораздо отвратительнее. В глазах, в выражении лиц, даже в манере стоять и говорить отчетливо проскальзывало презрение к окружающим и… какая-то подлость. «Сыгранная парочка», — подумала Лика.

— Чего надо, командир? — Она смачно втянула в рот чупа-чупс, покрутила его там некоторое время, вынула и сладко лизнула. Потом провела языком по верхней губе… Менты задышали чаще.

— Старший лейтенант Чугин. Документы. Разумеется, он не счел нужным сказать «пожалуйста». Да и то, что было произнесено, говорилось сквозь зубы, нехотя, с явной демонстрацией собственного превосходства и ее, женщины, ничтожества.

— Слышь, начальник, я что, обязана паспорт с собой таскать?

Паспорт у нее, конечно, был, но предъявить его было бы верхом глупости. Имена, фамилии — все это сейчас на слуху не только у милиции, но и, пожалуй, у всего города. А заодно и у половины страны. Она вдруг пожалела, что не оставила паспорт на даче или не отдала его Михаилу — сейчас эта книжечка была единственной уликой против нее. Оружия в сумочке нет, только Мишкин шокер — их, слава богу, еще не запретили.

— Может, пройдем в отделение? До выяснения, — лениво процедил старший лейтенант. — Посидишь в обезьяннике часок-другой, в следующий раз будешь паспорт с собой таскать, шалава.

— Слышь, начальник… я….. этта… спешу, типа. Может, уладим вопрос?

Денег в сумочке было достаточно, она с радостью сунула бы этому уроду все, но мент, видимо, рассчитывал совсем на другое решение проблемы.

— Ну… — протянул он, плотоядно ощупывая ее взглядом. — Может, и решим. Пойдем в комнату, там и поговорим.

Судя по тому, как вдруг встопорщились давно не стиранные серые брюки, содержание предстоящего разговора не вызывало сомнения. Лика мгновенно оценила обстановку: кондейка, куда ее вел этот похотливый козел, находилась недалеко и была на виду. Если она вырубит его сейчас или даже там, внутри — двое остальных слишком близко. Ей не улыбалось поднимать шум, но, похоже, избежать этого не удастся. Вдруг Лике очень захотелось не просто вырубить эту свинью в мышиной форме, а… сделать из его яиц омлет, к примеру. Чтобы до гробовой доски его интересовали только нарисованные женщины. Это крамольное желание она в себе подавила, хотя и с явным трудом — очень уж напрашивался, гад.

— Слышь, ка-амандир… чо на девку наезжаешь?

Хриплый, пропитой голос заставил старлея обернуться. Прямо перед ним, чуть пошатываясь, стоял, засунув руки в карманы, мрачного вида парень, явно долго и тщательно битый.

— Че думаешь, в мышку покрасился, так все бабы твои?

— Слышь, парень, тебя кто трогает? — огрызнулась Лика. — Шел бы ты… лесом.

Но было поздно. Сказанное в его адрес старлей счел оскорблением, мгновенно окрысился, перехватил поудобнее демократизатор и требовательно протянул руку:

— А ну — документы!

Что произошло дальше, он толком объяснить не мог. Вроде бы подпитой мужик что-то сделал, но в следующее мгновение Чугин уже летел, кувыркаясь по полированному мрамору, сбивая на своем пути зазевавшихся пассажиров. Чувствуя, как острая боль пронзает руку, он заверещал неожиданно тонким голосом еще на лету, а потом впечатался в стенку, и этот удар вышиб из его легких остатки воздуха — вместе со способностью издавать какие-либо звуки.