Дорога прошла нормально, хотя Угрюмов чувствовал себя как на иголках и понимал, что его нервозность заметна. Правда, зимой вагоны пустовали, а два соседа по купе, откушав водочки, тут же мирню задремали, нисколько не интересуясь окружающим. Это опера устраивало как нельзя лучше. Он и сам не знал, почему столь старательно маскируется — наверное, шло это от рефлексов, от чувства опасности, которое со временем вырабатывается у всех мужчин, рискующих по роду работы собственной шкурой.

Одинцов встретил его у порога, молча стиснул руку и кивком головы указал в сторону комнаты — проходи, мол.

— Ну, рассказывай, что случилось.

— Почитай. — Гена бросил на столик перед Мишкой несколько скрепленных листков бумаги. Тот развернул и углубился в чтение.

«Осмотр места происшествия… Женщина, на вид 25-30 лет… огнестрельное ранение брюшной полости… Мужчина, на вид 25-30 лет… множественные огнестрельные ранения… Изъяты пули…» Фамилия потерпевшего показалась Михаилу знакомой, но сразу вспомнить ее обладателя он не смог. Слишком уж много фамилий мелькало перед ним все эти годы — так много, что давно уже рефлекс узнавания перестал на них реагировать.

Перевернув последнюю страницу, он поднял глаза на Одинцова:

— Ну и что?

— Теперь читай вот это… — Гена протянул подчиненному еще несколько листков. Существенно меньше, кстати.

Из второго комплекта документов следовало, что в квартире такой-то произошла пьяная драка, в ходе каковой муж, воспользовавшись столовым ножом, нанес своей супруге проникающую рану брюшной полости, вследствие которой она скончалась на месте. Осознав содеянное, мужчина принял решение покончить жизнь самоубийством, которое и реализовал, написав соответствующую пояснительную записку и застрелившись из пистолета Макарова, 9 мм.

Михаил вдруг почувствовал, как лоб покрывается испариной. Он снова взял первую пачку бумаг, сверяя фамилии, имена, адреса. Все было верно.

— Что это? — глухо спросил он.

— Первый пакет документов — осмотр места преступления, выполненный нашими ребятами, и мной в том числе. Женщина явно не сопротивлялась, да и, собственно, она была не в том состоянии, чтобы сопротивляться. Похоже, в нее всадили пулю сразу, как только она открыла дверь. Без разговоров. Мужчина, наоборот, сопротивлялся более чем активно, и я зуб даю, что кое-кто из нападавших ушел не на своих двоих. У него на руках кровь… ладно, об этом потом. Значит так: его изрешетили в буквальном смысле слова, стреляли из пистолета с глушаком, наверное, потому никто выстрелов и не слышал. На первый взгляд из квартиры ничего не пропало. Это, так сказать, вещи простые и понятные.

Он вдруг вышел на кухню, затем вернулся, неся две стопки и бутылку коньяка. У Мишки округлились от удивления глаза — Одинцов квасит в рабочее время? С дуба рухнуть! Но протянутую рюмку принял и одним махом опрокинул в себя. Чувствовалось, что день готовит немало сюрпризов, следовательно, некоторый допинг не помешает.

Одинцов явно не в своей тарелке, значит, ему еще есть что сказать, и вряд ли это не касается Михаила.

— Теперь пойдут вещи непростые и непонятные. Первое. Эксперты не смогли установить оружие, из которого стреляли. Пули и гильзы стандартные, от Макарова, но характер нарезов и прочие премудрости говорят о том, что стреляли не из «пээма». Второе. Эксперты в один голос утверждают, что все выстрелы сделаны из одного ствола.

Мишка нырнул глазами в протокол, пробежал его от начала до конца — сначала просто так, потом повторно, загибая пальцы. Одинцов в ожидании молчал.

— Тридцать семь выстрелов?

— Если ни одна пуля не улетела в окно. Учитывая, что окно разбито вдребезги, сам понимаешь. Представь себе такую картину: по квартире мечется человек, ты в него стреляешь, потом меняешь обойму, стреляешь снова… И так пять-шесть раз.

— Бред.

— Не то слово. И все же эксперты клянутся, что стреляли из одной и той же пушки. Третье. На левой руке мужчины и под ногтями правой руки обнаружена кровь. Анализ показал, что это… не кровь.

— А что? — не найдя ничего лучшего, спросил Михаил.

— Не известно. Какой-то химический состав. Петровича из экспертного знаешь?

— Ну.

— Так вот, Петрович говорит, что это все-таки кровь. Жидкость по составу очень похожа на кровь, но…

Он на некоторое время замолчал. Михаил не подгонял шефа, понимая, что ничего хорошего из этого не выйдет. Тот все скажет сам, поскольку раз уж начал, то останавливаться глупо. Просто нужно время, чтобы подобрать слова.

— Короче. Либо это не кровь вообще, либо кровь, но не человеческая.

— А чья? — Михаил непонимающе смотрел на капитана. — Животные в доме были?

— Мишка, это не наша кровь… — Одинцов вздохнул и, собравшись с силами, выпалил: — Не земная.

Наверное, он ожидал гомерического хохота, вращения пальцем у виска и банальных фраз типа: «Ты, брат, погнал». Наверное, он даже был бы рад, если бы Мишка выдал нечто в таком духе… Но тот молчал. Снова просмотрел вторую подшивку документов и уперся в Одинцова вопросительным взглядом:

— Ну а это откуда?

— Это мне на следующий день дал Бурый, — вздохнул Одинцов. — Самоубийство. Дело закрыто.

— Самоубийство? Одиннадцать пулевых ранений, из них четыре смертельных?

— Особо жестокое самоубийство, — мрачно заметил Одинцов, даже не улыбнувшись. — Из дела изъяты все заключения экспертизы, вместо них вложены новые. У бабы этой, понимаешь ли, не пуля в животе — у нее там столовый нож. А мужик, оказывается, застрелился, причем из оружия, которое найдено рядом с телом.

— При осмотре его там не было?

— Ясный пень. И еще. Прилагающийся к делу в качестве вещдока пистолет имеет спиленные номера, по результатам баллистической экспертизы — не фальсифицированной, кстати, а самой что ни на есть честной — чист как стекло. Только вот все пули в хате той выпущены были не из него… В отчете об этом, конечно, ни слова.

— Хреново… так, Генка, один очень важный вопрос. Какое, к едрене фене, это имеет отношение ко мне?

— Тебе фамилия потерпе… самоубийцы ни о чем не говорит?

Михаил еще раз вчитался в фамилию и имена убитых мужчины и женщины. И вспомнил: