— Силовой щит!

Неизвестно каких усилий стоило Малому собрать в кулак остатки сил и включить импульс силового поля БК. Последствия его применения были ужасны. Коридор в мгновение ока превратился в ад: стены прогибались, двери не просто слетали с петель — они разлетались в щепки, к тому же пылая, поскольку были подожжены огнеметами плазменных залпов. Пол вздыбился… Потолок пошел трещинами, и «Воина» отбросило назад и впечатало в стену… Стена не выдержала, рухнула, превратившись в груду обломков. Просел потолок, похоронив спрута под бетонными пластами.

Пси-пушки робота заглохли. Женька тут же пришел в себя. Пистолет вновь загрохотал, в упор кромсая лежащую среди строительного хлама тушу. Та лишь содрогалась — было ясно, что робот проиграл. Вот треснул последний слой пластин, отлетели в сторону обломки защитных плит. Стрельба на мгновение прервалась — Женька сменил бронебойные пули на разрывные. Еще одна очередь, направленная прямо в прорехи брони, — и биоробота буквально разметало взрывами: в разные стороны полетели обломки металла, куски чего-то, напоминающего плоть…

Спустя десять минут далатиане, потеряв еще троих бойцов, предпочли сложить оружие. Шансов у них не было.

За минуту до капитуляции БК «Робокоп» истратил последний патрон. Одновременно с этим его броня, порядком избитая плазменными ударами, поддалась: Женькина нога подломилась, и он тяжело завалился на только что поверженного далатианина, так и не узнавшего, что его последний выстрел оказался успешным.

Женькины глаза, абсолютно спокойные, равнодушные ко всему на свете, смотрели сквозь прозрачную крышку саркофага. Почти прозрачная жидкость заливала тело и чуть колыхалась. Эти едва заметные движения и игра света, проникающего сквозь толстое стекло, создавали впечатление, что сейчас друг подмигнет, улыбнется… состроит привычную ехидную гримасу.

Но так только казалось…

— Он выживет?

Макс задал вопрос очень тихо… В случившемся не было его вины, как и вины кого-либо еще: каждый был занят своей собственной схваткой, каждый старался прикрывать друзей — по возможности не подставляясь сам. Пуля — это обычно рана, а плазменный заряд — всегда горстка жирной, отвратительной на вид и на ощупь сажи. Женька, закованный в броню, казался несокрушимым рыцарем в окружении толпы плохонько снаряженных вассалов… Именно ему вроде ничто не угрожало. Но он лез на рожон, отчаянно пытаясь закрыть стальной грудью всех, кого только мог, — и не уберег самого себя.

— Александр! — Макс настойчиво дернул Трошина за рукав.

— Что? А… Да, выживет, конечно. Если лег в медблок живым, значит, живым и выйдет. Чаще всего именно так. Только вот…

— Нога, да?

— Да. Этот аппарат не сможет восстановить конечность.

— А он… Он знал, что броня повреждена?

— Знал конечно. Компьютер шлема давал достаточно информации. Понимаешь, Максим, мы не привыкли к такому бою. На Арене… Там надо выкладываться до конца, там не щадят свою жизнь, даже когда идет размен хотя бы один на одного. Мне кажется, Женька так до конца и не понял, что этот бой — настоящий. Будь броня повреждена выше… У него нога сгорела полностью, но так же легко сгорело бы и тело. Он мог отступить, мог увернуться… Наверное, мог — это только средневековый рыцарь в доспехах был ограничен в маневренности, а БК, даже с неполным энергозапасом, позволяет маневрировать. У Женьки просто такой мысли не возникло.

— Он шел в авангарде.

— Вот именно. Когда мы планируем очередную Арену, всегда… ну, скажем, довольно часто предполагается, что кто-то примет на себя отвлекающий удар, то есть заведомо пойдет на смерть. Виртуальную смерть… Она обратима, поэтому никто и не возражает, если это полезно для дела. Надо — значит, надо. Арена — игра прежде всего командная, а не набор индивидуальных поединков. По крайней мере, когда используется высокотехнологичное вооружение. Часто от прямого, целенаправленного самопожертвования толку гораздо больше, чем от виртуозного владения оружием и умения долго оставаться живым. Вот Женька и считал себя… ну, не знаю — тараном, что ли, который проложит нам дорогу к светлому будущему.

— Мне кажется, это неправильно.

— В реальной жизни — неправильно, и Женька — наглядный пример. Но Арена — это не жизнь. Это игра. Опытный шахматист с легкой душой пожертвует даже ферзем, если это принесет ему стратегическое преимущество в дальнейшем. Партия закончится, начнется следующая — и все фигуры опять займут свои места. Однако победа определяется не количеством «взятых» или «отданных» фигур, верно?

— Люди — не пешки.

— Согласен. Не пешки. И даже не ферзи. Но Арена — всего лишь игра. Женька забыл об этом. Он просто шел вперед.

Дверь медсектора плавно отъехала в сторону. На пороге стояла Лика — ее глаза были красными от слез. Ей досталось самое трудное — выковыривать обгоревшее тело Малого из изуродованного боекостюма. Лика рыдала, глядя на чудовищные ожоги, на буквально впаянные в тело обломки металла и обугленные куски кожи. И только когда стало совершенно ясно, что Евгений будет жить, она постепенно стала успокаиваться.

Если бы речь шла о битве на Арене, Саша сказал бы, что все прошло на удивление удачно. Потери — двое. Остальные отделались мелкими ожогами, ссадинами, синяками. Противник смят, деморализован и капитулировал. Чего еще желать?

Если бы ему сказали заранее, что Женька, молодой, заводной парень, имеющий, по всеобщему мнению, шило в заднице, лишится ноги? Лишится навсегда и, в лучшем случае, обзаведется мало отличимым от живой конечности протезом инопланетного производства? Постарался бы он, капитан, принять другое решение или сознательно пошел бы на жертву ради успеха операции в целом? Ожидай такая судьба его, Трошина, он не раздумывал бы. Но обречь на инвалидность друга…

Саша тряхнул головой, отгоняя мрачные мысли. Что-то в последнее время он стал слишком часто задумываться о смысле жизни, о причинах и следствиях тех поступков, которые совершают люди. Это вселяло в него неуверенность, а ему так необходима сейчас железная воля и убежденность в правильности принимаемых решений. Потому что большинство его решений определяли дальнейшую судьбу их всех.