– Езжай в конец улицы и развернись.
Владимир Петрович, прилежно соблюдая правила, проехал перекресток, включил указатель поворота и развернулся на широкой улице, там, где сплошная линия разметки переходила в прерывистую, и медленно поехал в обратном направлении.
– Останови возле парикмахерской.
Владимир Петрович затормозил.
– Я вернусь не очень скоро, жди здесь.
Анжелика вышла из машины.
Когда-то, лет семь назад, эта парикмахерская выглядела вполне прилично.
Дорогой по тем временам ремонт, чешская сантехника, большие зеркала. Но теперь, после тех парикмахерских салонов, в которых бывала Анжелика, эта показалась ей ободранным сараем. Страх, охвативший женщину после убийства надзирателя, уже прошел. Она вдохнула в себя знакомые с ранней юности запахи лака для ногтей, шампуней. Убийство произошло так быстро, так быстро исчез труп, что почти ничего не осталось в памяти.
Парикмахерская была разделена на две части. Налево – женский зал, очередь в него человек пять, и полупустой мужской – направо. Анжелика бросила беглый взгляд на свое отражение в большом зеркале, провела рукой по длинным волосам и шагнула направо – в мужской зал.
Старый парикмахер близоруко сощурился и бросил:
– Женский зал налево, – Нет, мне именно в мужской, – сказала Анжелика, садясь без приглашения в кресло.
Парикмахер пожал плечами:
– Я, конечно, могу сделать и женскую стрижку, но у меня получится не так хорошо.
– Мне нужна мужская стрижка, – Анжелика указала на одну из цветных фотографий, укрепленных над зеркалом, – вот такая.
Парикмахер с удивлением уставился на фотографию: коротко стриженный затылок и шапочка из более длинных волос, подстриженных по одной линии. Бритые виски. Прическа для тинэйджера.
– Вот такая?!..
– Такая.
Анжелика ощущала необычайную легкость. До того она боялась, что зрелище чужой смерти доведет ее чуть ли не до сумасшествия, а тут все оказалось очень легко. Она теперь полагала, что сама спокойно могла бы нанести смертельный удар остро отточенной отверткой.
– Но зачем, девушка? У вас такие красивые волосы! – парикмахер перебирал в пальцах упругие пряди. – Вы враг сама себе.
– Я решила.
– Но зачем? Кому это понадобилось?
– Моему мужу, – не моргнув глазом соврала Анжелика.
– Он что, заставил вас пойти и постричься? Бросать такого надо!
– Нет, – Анжелика входила во вкус вранья, – он завел себе любовницу.
– И поэтому вы решили изуродовать себя? – парикмахер хоть и колебался, но все же завязал вокруг шеи женщины белую простыню, самую чистую из тех, что нашлись в его ободранном шкафчике.
– Да нет, просто у его шлюшки точно такая прическа, как у парня на фотографии.
– И вы думаете, что понравитесь мужу такой?
– Если ему понравилась она, то почему мне не постричься? Вдруг повезет, и он вернется?
Парикмахер замер с разведенными ножницами.
– Не могу, девушка, рука не поднимается.
– Если я замужем, то уж по крайней мере называйте меня женщиной, – непринужденно рассмеялась Анжелика.
– Не могу, – парикмахер опустил руку, а затем высвободил пальцы из колечек ножниц, положил инструмент на зеркальную полку. Затем умоляюще произнес:
– Может, вы походите по улице, подумаете?
– Вам не нужны деньги? – усмехнулась Анжелика.
– Да я вас могу и бесплатно постричь.
– Все что бесплатно – плохо.
– Даже любовь?
– Даже она…
Женщина, продолжая усмехаться, взяла ножницы, зацепила левой рукой толстый пучок волос и хладнокровно щелкнула лезвиями. После чего бросила отрезанные волосы на пол.
– Все, дело начато. Не пойду же я теперь такой на улицу?
Старый мастер тяжело вздохнул . и, топнув ногой, воскликнул:
– Была не была!
– Давно бы так, одно спасение – я никуда не спешу и не опаздываю.
Щелкали ножницы, гудела машинка. Анжелика с интересом наблюдала свое преображение. Она еще никогда в жизни не носила короткой стрижки и с трудом узнавала себя в зеркале. Наконец парикмахер повесил машинку на крючок, опустил ножницы в банку с дезинфицирующим раствором.
– Вы знаете, мне даже нравится, – признался он, – Вы теперь на мальчишку похожи.
– Ну, если моего мужа, как и вас, тянет на мальчиков… – продолжала шутить Анжелика в то время, пока парикмахер обходил ее с зеркалом в руках, так, чтобы она могла увидеть и свой коротко стриженный затылок.
– Мой вам совет: приведите в порядок семью и снова отращивайте волосы.
– Хороший совет.
– Это два совета.
Весь пол возле парикмахерского кресла был засыпан золотистыми, как медная проволока, волосами Анжелики. Парикмахер ходил, стараясь не наступать на них.
– А теперь покрасьте то, что осталось, в черный цвет.
Парикмахер, совершивший одно святотатство, был готов на следующее и ничему не удивлялся.
– Если бы вы сказали – в синий, я уже не стал бы возражать.
– Нет, в черный.
– Я сейчас, только схожу в женский зал, у нас краски нет.
– Я подожду.
Анжелика сидела, не вынимая рук из-под чуть влажной простыни.
Аккуратненькая головка, плотно прилегающие маленькие уши – теперь женщина казалась охваченной любопытством, словно вытянула шею для того чтобы рассмотреть нечто интересное или… очень страшное.
Парикмахер вернулся с краской, включил душ, смочил Анжелике волосы и, уже нанеся краску, замотав голову клиентки полотенцем, полюбопытствовал:
– А что, любовница вашего мужа брюнетка?
– Нет, та дешевая шлюшка – шатенка, – вздохнула Анжелика.
– Зачем тогда вы краситесь в черный цвет?
Анжелика невозмутимо, как о чем-то вполне будничном, поведала:
– Понимаете, у меня на лобке волосы черные, а на голове – рыжие. А мой муж любит заниматься «этим» при свете. Так вот, его всегда раздражал во мне такой цветовой диссонанс…
Парикмахеру показалось, что он ослышался, но переспрашивать он не стал, боясь услышать еще что-нибудь более скабрезное. Кто знает, вдруг эта сумасбродка попросит его изменить цвет волос не только на голове!..
Наконец смолк фен. Анжелика расплатилась и покинула парикмахерскую.
Владимир Петрович уже заждался. Анжелика остановилась перед машиной, облокотилась на капот и склонила голову к плечу. Охранник с добрую минуту смотрел на нее, не понимая, у кого это хватает наглости так бесцеремонно себя вести. И только когда Шанкурова улыбнулась, он узнал свою хозяйку, выбежал из машины и распахнул дверцу.
– Да! – ошарашенно сказал он, разглядывая Анжелику. – Знал, что вы придумаете что-то такое, но не представлял…
Анжелика оборвала его, махнув рукой:
– Теперь у нас все удастся.
– Страховка будет? – спросил Владимир Петрович.
– Обязательно. Я уже говорила с людьми. Если что – нас выручат.
– Еще два часа времени, – напомнил охранник.
– Мы должны заехать, забрать кое-что.
– У «тех людей»?
– Да, заодно уточним с ними детали.
– Я думаю, им вмешиваться не стоит, только в крайнем случае.
– Крайнего случая быть не должно.
Джип, свернув в боковую улицу, заехал во двор ремонтирующегося дома. В выходные на стройке никого не было, даже сторожа.
– Это они, – сказала Анжелика, указывая на микроавтобус с затемненными стеклами, стоявший у самой стены. С улицы его было бы не заметить.
– А они нас узнают? – поинтересовался Владимир Петрович, останавливая джип, но на всякий случай не глуша двигатель и не снимая руку с переключателя передач.
– Они и меня-то первый раз в жизни видят.
Задние дверцы микроавтобуса открылись, и Владимир Петрович увидел аккуратно составленные заборчики, какими огораживают места дорожного ремонта, знак «Проезд закрыт», две оранжевых строительных каски и яркие жилеты дорожных рабочих.
– Теперь это ваше, – проговорил из полумрака салона микроавтобуса человек, чьего лица нельзя было разглядеть; в его голосе отчетливо слышался акцент.
* * *
Потихоньку смеркалось. Темнота уже закралась в самые дальние уголки кабинета генерала Судакова. Хозяин кабинета сидел за тяжелым письменным столом, подперев голову руками. Перед ним лежала фотография, сделанная лет шесть-семь тому назад, где точно –Николай Васильевич не мог припомнить. Столько объезжено, во многих краях бывал он вместе с дочерью. Но он точно помнил, что делал этот снимок сам, сам нажимал на кнопку фотоаппарата, потом проявлял пленку и печатал снимки. Тогда еще не было доступных цветных фотографий, и, может быть, именно поэтому черно-белый снимок был ему во много раз дороже пачек фотографий в ядовито-сочных цветах, сделанных кодаковской «мыльницей». Да, последние фотокарточки, которые присылала ему дочь, казались Николаю Васильевичу ненастоящими: слишком яркие цвета, нереально красивые пейзажи. А вот на этом снимке чувствовалось время, чувствовалось расстояние, отделявшее его от дочери.
