Поток набирал скорость, толпа немного поредела, и она могла нормально дышать и даже видеть. Наконец-то. Пристань была устлана телами лантийцев, ей трудно было определить, ранены они или мертвы и сколько их, поскольку толпа продолжала куда-то неумолимо нести ее. Новый залп — и новый всплеск паники. От сильного толчка сзади Лизелл налетела на своего ближайшего соседа, который с такой же силой отшвырнул ее назад. Она зашаталась, но удержалась на ногах. Упади она под ноги бегущей в панике толпы, ей бы уже не подняться.

Люди неслись все с большей скоростью. Она оглянулась через плечо назад и увидела, что солдаты выстроились в шеренгу поперек пристани, оттесняя толпу от места экзекуции. Те люди, которые неблагоразумно пытались сопротивляться, расстреливались или закалывались штыками десятками. Тех, кто не мог устоять на ногах, просто затаптывали.

Убийцы. Варвары. Даже в таком плотном хаосе человеческих тел она не отважилась громко ругать грейслендцев. Как быстро с человеком сживается страх, но какими профессионалами должны быть при этом учителя.

Толпа, как стадо, неслась по пристани, подстегиваемая пулями, свистящими прямо над головой, и стаккато команд грейслендских пастухов. Справа приглашающе замаячил узкий проход между двумя складами, и толпа устремилась в расщелину.

Лизелл выплеснуло с пристани, и она рванула вперед по каким-то безымянным маленьким улочкам. Она бежала; дорога под ногами начала расширятся и, разветвившись, превратившись в небольшую рыночную площадь, затем раскололась перекрестком, зазеленела общественным парком и вновь сузилась, змейкой заструившись вдоль одного из бесчисленных каналов. Там, где дорога разветвлялась, бегущая толпа ручейками растекалась по новым руслам, редея, и наконец исчезла. Вместе с ней исчезли ужас и ярость, потоком раскаленной лавы окатывающие улицы. Лизелл шла одна вдоль канала, наслаждаясь чудесным покоем и тишиной.

Она на секунду остановилась. Неподалеку цветущее дерево бросало тень на городскую скамейку, к счастью, никем не занятую. Она подошла и села и впервые осознала, что только сейчас ослабила смертельную хватку, с которой держала свою сумку, где были ее паспорт, одежда и деньги. Вопреки той сумятице, что царила в ее голове, где-то осталась маленькая клеточка мозга, сохранившая здравый смысл? Она поставила сумку рядом с собой на скамейку и заметила, что у нее дрожат руки. Сердце колотилось, сотни иголок впились в легкие, и она никак не могла вдохнуть, ей мешал корсет, безжалостно стискивающий ее, как стальной кожух. Как нелепо, что женщины обрекают себя на такие пытки, нелепо и физически невыносимо. Случись ей стоять у истоков, она бы, естественно, взбунтовалась, но сейчас не время идти войной на портных, сейчас, когда голова плывет, а перед глазами туман и она готова вот-вот упасть в обморок. Какой абсурд, она никогда не падала в обморок, у нее был не тот склад характера, и все же мир вокруг странным образом расплывался и казался каким-то далеким. Может быть, это не так уж плохо — закрыть глаза на секунду-другую…

Она склонила голову на упирающуюся в подлокотник скамейки руку, позволила себе прикрыть глаза и глубоко вдохнула весенний воздух. Головокружение скоро улеглось, но закрывать глаза было ошибкой, так как только что пережитое страшными картинками вспыхивало в сознании. Снова она отчетливо увидела, как пожилой человек исчез в водах гавани, увидела серые фигуры солдат, палящих в толпу, услышала залпы грейслендских ружей, услышала крики боли и ужаса, увидела раненых и мертвые тела, почувствовала запах крови и животного страха. Лицо стало влажным от холодного пота и горячих слез. Плечи затряслись. Сейчас она разрыдается. Нет, еще одной слабости она себе позволить не может. Спасение она нашла в злости.

Эти грейслендцы — самые мерзкие твари в мире, на фоне этих зверей наивные дикари Бомирских островов кажутся нежными младенцами. Жестокие убийцы, не знающие ни сожаления, ни пощады — самые отвратительные представители рода человеческого. Сегодня она научилась ненавидеть их по-настоящему.

— Мисс Дивер, вам плохо?

К ней обратились на вонарском. Голос принадлежал иностранцу, но в нем было сострадание и что-то до боли знакомое. Она подняла голову и зажмурилась — солнце, отразившись в ее слезинке, ослепило. За краткую долю секунды до ослепления она смогла рассмотреть только расплывающуюся высокую фигуру, увенчанную золотым ореолом. Вытерев глаза тыльной стороной руки, она неуверенно побормотала:

— Каслер?

Он чуть изменился в лице, и она недоумевала — то, что она назвала его по имени, удивило или обидело его. Конечно же, Судья выразил бы сожаление по поводу такого пренебрежения правилами этикета, но имя вырвалось непроизвольно, и извиняться за это — значит вконец все испортить.

Наверное, она не права, подумав, что вызвала у него досаду, так как в его взгляде появилось еще больше сострадания, и он повторил вопрос, но уже в утвердительно форме;

— Вам плохо. Позвольте помочь вам.

— Нет, спасибо, — ответила Лизелл, разрываясь между благодарностью за его доброту и ненавистью к его серой военной форме. — Со мной все в порядке, правда.

— Думаю, что нет, — он пристально смотрел на нее. — Вы быстро придете в себя, но сейчас вам не надо оставаться одной.

Ей нечего было ответить на это. Ей действительно не хотелось оставаться одной в полуобморочном состоянии на скамейке, в незнакомом ей городе. С другой стороны, ей едва ли доставит удовольствие находиться в обществе грейслендского офицера, хотя ей так хотелось сделать для него исключение. Но к чему эти ее теоретизирования, он явно не собирается оставлять ее.

— У вас есть с собой нюхательная соль?

— Нет. Мне и в голову не могло прийти, что она мне понадобится. Я не склонна к нервным расстройствам.

— Нервным расстройствам? Я недостаточно хорошо владею вонарским, но думаю, что я вас понял правильно. Но сегодня у вас нервное расстройство, и на то есть причины. — Его взгляд сделался настолько проницательным, что казалось — он хочет прочитать ее мысли. — Как раз в тот момент, когда мы с грандлендлордом покидали причал, там возник бунт. Вы попали в эту сумятицу? Наверное, была применена грубая сила, и все испугались?

— Да, — подняв голову, она посмотрела ему прямо в глаза, — там были ваши соотечественники, они утопили пожилого гражданского человека.

— Я слышал, это был осужденный диверсант. Подобного рода террористы убивают ни в чем не повинных людей, и их ликвидация — как может показаться, жестокая — в конечном счете, спасает жизнь многим мирным гражданам.

— Возможно. Но те, кто там был, видели в нем невинную жертву. И когда они попробовали возразить, солдаты начали стрелять в людей.

— Насколько я понял, мои соотечественники были атакованы вооруженной толпой. Если это так, то их долг был защищаться. Я не хочу уменьшать важность происшедшего события и трагедию, которую оно повлекло за собой. Но совершенно очевидно, что у солдат не было выбора.

— Лантийцы были вооружены булыжниками и мусором, что валялся под ногами, и больше ничем.

— Сообщалось, что у многих было оружие.

— Сообщалось?

— Да, новость распространилась по городу в считанные минуты.

— Но ведь вас там не было, чтобы видеть все своими глазами?

— Не было.

— Как вам удалось всего этого избежать, главнокомандующий?

— Минуту назад вы еще помнили, как меня зовут.

Она не могла не улыбнуться его ответу. Интересно, у какой женщины хватит сил на улыбку в таких ситуациях? Судья непременно поставил бы ей на вид. Притворившись, что она не услышала его последней фразы, Лизелл продолжала:

— Я не понимаю, как вам удалось так быстро покинуть пристань. Я знаю, что была в числе первых, кто сошел с трапа «Карвайза» и попал на таможенный контроль, но вас я там не видела, вы прошли раньше меня, но…

— Нет, — ответил он спокойно, но тень напряжения сделала его глаза еще более голубыми, — мне не нужно проходить через таможенный контроль. Наша национальность, титул грандлендлорда и мой чин дают нам на это право.