Она прошла через фойе с высокими окнами. Ее свита значительно увеличилась. Войдя в коридор, она поняла, что дорога к регистрационному отделу отложилась у нее в памяти. Ей не нужно было спрашивать, как туда пройти. Она шла уверенно, преследуемая оживленной толпой.

Лизелл достигла регистрационного отдела, и чувство нереальности происходящего вдруг переполнило ее, хотя сердце так колотилось, что почти причиняло ей боль. Дежурный клерк поднял глаза, когда она вошла, и по его лицу она поняла, что он узнал ее.

Толпа за его спиной затихла. Подходя к столу, она могла слышать звук своих шагов и даже удары сердца. Она протянула свои документы клерку, которому не требовались указания. Отчетливо слышимый удар печати в паспорт — последней печати, удостоверяющей завершение гонок — взорвал тишину, послышались радостные крики, и толпа окружила ее. Лизелл видела возбужденные лица с открытыми ртами, и шум голосов оглушил ее, все говорили одновременно. Она не могла разобрать слов и, конечно же, не могла ответить. Горло ее сжалось, глаза наполнились слезами, и чувство нереальности происходящего усилилось. Она посмотрела на свой паспорт, который каким-то образом оказался снова у нее в руках. И только наличие штампа — Мэрия Тольца, Нижняя Геция, дата и число: 11:36 — свидетельствовали, что гонки действительно завершились.

Парикмахер и гример, предоставленные Министерством иностранных дел, вышли, и дверь за ними закрылась. Горничная, также предоставленная министерством, сделала реверанс и вышла. Ее услуги были пока не нужны. Забыв всю солидность своего положения, Лизелл помчалась через роскошные комнаты лучшего люкса отеля «Королевская слава» назад в спальню, где было высокое зеркало на подвижной золоченой раме, перед которым она застыла, раздраженно любуясь, что они с ней сделали.

Она смотрела в зеркало и не узнавала себя. У ее отражения глаза были смехотворно округлившимися. Ее впихнули в великолепное платье — шелковое, бледно-аквамаринового цвета, с обильной вышивкой золотом по подолу, — оголявшее ее плечи, руки и почти всю грудь. Жесткий корсет, надетый под платье, не только утянул ее талию до невозможного предела, но и поднял грудь так, что последняя грозила просто выпасть из лифа.

Дурной вкус. Пошлость. Она почти слышала голос Его чести. Вульгарность твоего внешнего вида… Ну, уж нет, этот полуобнаженный стиль — писк моды, ему следуют самые утонченные женщины во всех столичных городах запада, и невозможно отрицать, что у нее очень подходящая для этого фигура. Так что Его честь волен говорить все, что захочет, ей все равно. Но не было похоже, чтобы ее отец вообще имел желание хоть что-то говорить. За те десять дней, что прошли с того момента, когда она вошла в здание мэрии в Тольце, сообщения о ее победе размещались на первых страницах всех газет мира. Эдонс Дивер должен был читать их, но он даже не удосужился признать победу своей родной дочери. Ее мать прислала ей горестное поздравительное письмо два дня назад, но от отца — ничего. Нет, Его честь вряд ли будет беспокоиться по поводу платья, в котором она появится на вечернем приеме во дворце Водяных Чар.

Вряд ли он будет беспокоиться и по поводу ее украшений, прически или макияжа, и это все к лучшему. Ее прическу — небрежно приподнятые, нарочито взъерошенные локоны с многочисленными искусно выпущенными прядками, припудренные золотой пудрой — Его честь назвал бы вызывающей. Украшения — превосходное изумрудное колье и такие же сережки — были взяты напрокат только на один этот вечер. Судья счел бы это оскорбительным для незамужней женщины. А лицо — она даже думать не хотела, что бы он сказал о ее лице, у нее у самой были сомнения на этот счет. Это неважно, что гримерша — профессионал из Оперного театра Тольца, равно как и костюмерша, подбиравшая аквамариновое платье, считали, что дамы из высшего общества сейчас любят пользоваться косметикой. Неважно, что гримерша разрисовала ее легкой и искусной рукой художницы. Изменения в ее внешности были разительные. Деликатно подкрашенные ресницы увеличили и сделали более выразительными ее глаза. Румяна, легкими мазками наложенные на ее щеки, приятно оживили лицо. А розовая, блестящая помада сделала губы необычайно привлекательными. Впечатление она производила явно — она подыскивала точное прилагательное — соблазнительное.

Она перелетала с вечеринки на банкет, с банкета на прием, с приема снова на вечеринку, и так — всю неделю. Но она и не мечтала появиться где-нибудь в таком наряде. Сегодня была аудиенция победителя Великого Эллипса с Мильцином IX, и цель, преследуемая министерством, была яснее ясного. Ну что ж, она знала об этом с самого начала. Она приняла условия министерства наряду с их финансовой поддержкой, и настало время исполнить свою часть сделки.

Лицо Лизелл в зеркале нахмурилось. Сделка это или нет, но она не обязана позволять разрисовывать себя как манекен. Она не обязана позволять выставлять ее грудь напоказ Безумному Мильцину, как два лакомых кусочка на блюде с закусками. У нее еще есть время переодеться, смыть всю косметику, закрутить волосы в маленький тугой узел на затылке, сделать себя невзрачной насколько возможно…

Она искала, чем бы стереть с губ розовую помаду, когда в дверь ее люкса постучали. Лизелл прекратила поиски и еще больше нахмурилась, поскольку сразу догадалась, кто это был. За последние три дня он посещал ее дважды, естественно, явится и сегодня. В первую секунду она подумала, а не сделать ли вид, что она не слышала стука. Нет — бессмысленно и трусливо, и в любом случае нанятая горничная как по мановению волшебной палочки материализовалась и уже открывала дверь.

— Добрый вечер, мисс Дивер, — гость вежливо улыбался.

— Добрый вечер, замминистра, — старательно подавив все возможные признаки раздражения, Лизелл улыбнулась в ответ, так как во Рувиньяк заслуживал любезного обращения. Проверяя ее, он просто выполняет свою работу, и для этого он каждый раз приезжает из Ширина. И это не его вина, что ей стало тоскливо от его ученого лица и голоса хорошо воспитанного человека. И, конечно же, это не его вина, что она воспринимала кульминационный момент всего его предприятия с неприязнью, граничащей с отвращением. Насильно он не заставлял ее принимать предложение министерства, она сделала это по своей воле. Не его вина, что она возмущена его приходом.

— Входите, пожалуйста, — улыбка продолжала сиять на ее лице.

— Спасибо, — он вошел в шикарную гостиную. Горничная закрыла за ним дверь и исчезла. — Вы выглядите великолепно.

Достаточно хорошо, чтобы, пройти ваш контроль? Сдержав дерзость, она ответила, как подобает:

— Спасибо за любезность. Не хотите ли присесть, замминистра? Могу предложить вам хересу.

— Нет и нет. Я не намерен оставаться. Я зашел лишь пожелать успехов и убедиться, что с вами поработали и вы готовы к сегодняшнему мероприятию.

Пришел проверить, что заряженное ружье наверняка выстрелит? Вслух она произнесла:

— Мне стоит быть готовой, замминистра. Вы и так уже приложили много усилий за последние дни, чтобы убедиться, что я хорошо проинструктирована. Я знаю все о его величестве Мильцине — его любимые книги, спектакли, поэты, его хобби и интересы, его гастрономические пристрастия, любимые вина, собак и лошадей; он любит мусс из семги, но ненавидит суфле из лосося, любит петушиные бои и ненавидит травлю медведей — вот видите? Я думаю, что в разумных пределах способна вести разговор с мужчиной.

— И понравиться?

— Да. Я очень понравлюсь. Понравлюсь настолько, что он вообразит себя самым очаровательным, самым умным, самым неотразимым монархом из всех, когда-либо восходивших на трон. Я понравлюсь настолько, что он подумает, что попал в котел со сладкой патокой. Так понравлюсь, что у него зубы сведет от всей этой сладости.

— Не слишком ли? Помните, вы имеете дело с королевским пресыщенным и утонченным вкусом. Блеклая любезность оставит его величество равнодушным. И это не вяжется с вашим характером. Вы можете добиться большего, если будете самой собой.