– Этим кличем он выдал себя, – послышался тихий шепоток падре.

– Кто выдал?.. Кого выдал?! – вздрогнул дон Росендо, увидев перед собой знакомую руку с указательным пальцем, направленным на их таинственного спасителя.

– Этот Зорро – индеец из племени чоктоу, – вполголоса продолжал падре, – только они знают секрет этого жуткого вопля!

– Вы думаете? – рассеянно произнес дон Росендо, онемевшими пальцами засовывая за пояс уже ненужные револьверы.

– Я не думаю, я знаю, – жестко процедил падре, не сводя глаз с неподвижной фигуры в черном плаще.

Зорро стоял, прислонясь к стволу эвкалипта с безразличным и даже несколько скучающим видом, чем-то напоминая дону Росендо опытного матадора, вогнавшего шпагу между бычьими лопатками и устало пережидающего бурные восторги ничем не рисковавшей публики.

– А если и так, то что из того? – спросил дон Росендо, беспокойно оглядываясь по сторонам в поисках Касильды.

– А то, что им известен путь знания, – таинственным шепотом продолжал падре. – Их брухо знают и из уст в уста передают способы победы над четырьмя главными врагами человека…

– Какое еще брюхо?.. И что это за четыре врага? – перебил дон Росендо, увидев, как сестра выходит из-за дерева и неспешно направляется к ним.

Падре хотел было ответить, но не успел он открыть рот, как откуда-то сверху, из редких эвкалиптовых крон, послышался тонкий визгливый голосок:

– Брюхо у тебя, у тебя, жалкий бледнолицый, а колдуны и маги племени чоктоу зовутся… – тут голосок на мгновенье прервался и тут же сменился зычным раскатистым басом, – брухо, запомни, брухо!..

Все трое мгновенно подняли головы и увидели в сетке ветвей силуэт попугайчика, того самого, что рухнул на землю, сраженный леденящим кровь кличем.

– А четыре главных врага человека зовутся Страх, Ясность Мысли, Могущество и Старость, – продолжал бас уже откуда-то со стороны. – Стоит человеку одолеть Страх, как ему начинает казаться, что вокруг нет ничего скрытого… Так возникает Ясность Мысли, которая ослепляет человека и делает его неспособным к дальнейшему учению…

Теперь все разом обернулись на голос и увидели Зорро, прислонившегося спиной к эвкалиптовому стволу и скрестившему на груди руки в черных кожаных перчатках.

– Учение? Ты предлагаешь мне опять идти в воскресную школу? – усмехнулся дон Росендо. – Но читать, писать и считать я умею, а все остальное человек узнает сам собой, от жизни…

– Ну что ж, если твоя жизнь представляется тебе пределом совершенства, тогда говорить нам не о чем, – вздохнул Зорро, поднимая простреленную полу своего плаща и внимательно осматривая ее на свет. Солнечные лучи проникли сквозь многочисленные пулевые отверстия в плотной черной ткани и разукрасили маску и грудь Зорро густой россыпью ярких янтарных пятнышек, издали похожих на мелкие золотые монетки, разбросанные по черному бархату. – Так считают многие, – продолжал он, двумя пальцами снимая со лба одно из пятнышек так, как если бы это действительно был золотой, – но знаешь ли ты, какой стороной упадет на траву эта монета?

Зорро слегка шевельнул рукой, золотой блеснул в воздухе и, медленно вращаясь, стал падать к ногам дона Росендо. Монета летела плавно, словно опускаясь на морское дно, так что прежде, чем она коснулась земли, дон Росендо успел не только разглядеть обе ее стороны, но и примерно рассчитать, какая из них окажется наверху в момент приземления.

– Королева Виктория! – крикнул он, не сводя глаз с парящего над самой землей золотого.

Монета крутанулась последний раз и легла на прелый эвкалиптовый лист кверху чеканным королевским профилем.

– Я же говорил! – воскликнул дон Росендо, едва удерживаясь от того, что бы не схватить чудесно, практически из воздуха, возникшую монету. – Но я не коснусь ее, прежде чем ты сам не подойдешь и не убедишься в моей правоте!

– Для этого мне незачем подходить к тебе, – спокойно сказал Зорро, – и я отсюда прекрасно различаю тонкие черты королевы Виктории…

– В таком случае получай свой золотой обратно, – крикнул дон Росендо, – я не нищий и не нуждаюсь в твоей милостыне!

Дон Росендо наклонился к блестящему желтому кружку у носков своих сапог, но едва он коснулся ободка монеты, как вместо твердого золотого ребра его пальцы ощутили пустоту и золотой вновь обратился в бесплотное пятнышко солнечного света. В то же мгновение над его головой послышался тихий приглушенный смешок, а когда дон Росендо вскинул голову, чтобы взглянуть в глаза своему таинственному насмешнику, он увидел, что на месте, где только что стоял Зорро, неподвижно застыл толстый сурок, похожий на початок маиса. За последние двое суток дон Росендо насмотрелся такого, что подобная перемена не произвела на него почти никакого впечатления. Он даже не стал вертеть головой, высматривая черный плащ между светлыми стволами; тем более что сурок таял в воздухе буквально на глазах: сперва по его плотной блестящей шерстке побежали черные и золотые искорки, затем все волоски, излучая радужное сияние, поднялись дыбом, а сам зверек сделался таким прозрачным, что сквозь него можно было ясно различить три стреляные гильзы, лежавшие на листьях подобно букве «Z».

– Брухо, это был брухо… – сорвавшимся голосом пробормотал падре, обретший дар речи лишь после того, как сурок исчез окончательно.

Но гильзы остались на месте, как бы свидетельствуя о том, что сам Зорро отнюдь не был бесплотным призраком, возникшим из порохового дыма и так же бесследно растаявшим в нем по окончании перестрелки. Безжизненные тела бандитов, бесформенными буграми темневшие по всему лесу, со всей очевидностью доказывали, что путникам угрожала вполне реальная гибель, предупрежденная чудесным вмешательством таинственного незнакомца. Это подтверждали и пулевые отверстия в седлах и шляпах, оставленных на конских боках, с тем чтобы отвлечь внимание нападавших. Впрочем, теперь опасность миновала, и путники, наспех перекусив галетами и хлебнув по несколько глотков воды из своих кожаных фляг, подтянули седельные ремни и отправились дальше. Но прежде чем тронуть шпорами бока своего жеребца, дон Росендо за цепочку вытянул из бокового кармана увесистые, величиной с гусиное яйцо, часы и, щелкнув золотой крышкой, глянул на циферблат.

– Не может быть, – пробормотал он, ошалело уставившись на белый кружок, перечеркнутый воинственными усиками стрелок, – взгляните на свои, падре!

В ответ раздался характерный щелчок, а вслед за этим послышался недоуменный голос падре Иларио.

– Сколько на ваших, сеньор? – поинтересовался он, оборачиваясь к дону Росендо с раскрытыми на ладони часами.

– Четверть первого, – прошептал дон Росендо, опасливо склоняясь ухом к циферблату.

– Идут? – нетерпеливо спросил падре, сбрасывая капюшон на затылок и поднося к виску золотую луковицу своего хронометра.

– Да, – коротко кивнул дон Росендо, подняв голову.

– Мои тоже… – растерянно пробормотал падре. – Но этого не может быть!..

– Чего не может быть? – спросила Касильда, нагнавшая их на своем муле.

– Скажи, сестра, – обернулся к ней дон Росендо, – сколько примерно было на твоих часах в тот миг, когда Микеле ткнулся мордой в поваленное поперек тропки бревно?

– Минут пять после полудня, не больше, – сказала Касильда. – Незадолго до этого я сверила свои часы по солнцу, достигшему зенита…

– А теперь взгляни на них, – коротко приказал дон Росендо.

Касильда расстегнула ворот шелковой блузки и вытянула изящный золотой медальон на цепочке, исполненный в виде украшенного изумрудами сердечка. Крышка щелкнула, и вслед за этим раздался уже знакомый дону Росендо возглас.

– Этого не может быть!.. – воскликнула девушка, потрясая часиками над ухом. – Неужели вся эта перепалка и вообще все, что здесь случилось, заняло всего десять минут?..

– Какие десять?! – перебил дон Росендо. – Вспомни, сколько всего мы сделали уже после того, как пальба закончилась?.. Сколько возились с нашими лошадьми и вьюками, прежде чем снова тронуться в путь?