На этом месте запутанные размышления дона Росендо были прерваны звонким голосом Касильды, откинувшей тяжелый, отсыревший за ночь полог шатра и беспокойно окликнувшей брата, неподвижно замершего перед пепельным кругом остывающего кострища.

– Росендо, что с тобой? – негромко позвала она, легкими шагами приближаясь к брату.

– Со мной? – вздрогнул он, быстро оборачивая к ней бледное лицо. – Ничего, а почему ты спрашиваешь?..

– Ты не спишь? Тебе не дает покоя эта история со змейкой и ловчей ямой? – Касильда подошла к брату вплотную и положила обе руки ему на плечи.

– Пустяки, – усмехнулся дон Росендо, – это падре за каждый кустом мерещится самострел или грабитель в черной маске… Эта заброшенная тропка ведет к водопою, так что я не нахожу ничего странного в том, что какой-то охотник устроил ловчую яму именно на ней…

С этими словами дон Росендо встал и, велев сестре набрать хвороста для костра, направился в ту сторону, откуда доносился влажный лепет ручья, обильно напоенного вчерашним дождем. По пути он снял с сучка кожаный мех, обвисший тяжелыми складками, и выплеснул воду в закопченный медный котелок с остатками вечернего варева. К тому времени, когда дон Росендо вернулся с полным мехом, падре уже скатывал подсохший шатер, а Касильда сидела перед полыхающим костром и ловко строгала в вымытый котелок солонину.

Когда восходящее солнце разогнало лиловые предрассветные сумерки и набросило на поляну густую теневую сеть, путники успели позавтракать, увязать дорожную поклажу и, приторочив к седлам тяжелые вьюки, тронуться в путь. Ловчую яму обошли, спустившись к ручью и проследовав по нему до того места, где тропа пересекала его бурный, прыгающий по скользким камням поток. От этого места до капища, по расчетам дона Росендо, оставалось верст двадцать, и при том, что густые заросли чаппараля остались позади и путники вступили под сень эвкалиптов, где уже не надо было прорубаться с помощью мачете, маленькая экспедиция должна была к вечеру достичь цели. Двигались в том же порядке: во главе отряда по-прежнему семенил копытцами Микеле, следом за ним перебирал ногами мул Касильды, замыкал шествие дон Росендо на пегом коренастом жеребчике. Его взгляд беспрестанно скользил по обе стороны от тропы, отмечая перемены в расположении древесных стволов, а ладонь покоилась на рукоятке револьвера, готовая в любое мгновение выхватить его из-за широкого шелкового кушака.

Предосторожность оказалась не лишней: едва ослик падре уперся мордой в поваленный поперек тропки эвкалиптовый ствол, как дон Росендо отчетливо различил за спиной сухой щелчок взводимого курка. Быстрая реакция спасла молодого человека и на этот раз: не успел коварный стрелок выставить из-за дерева ствол своего винчестера, как револьверная пуля, сорвав клочок коры, запорошила ему глаза фонтанчиком древесной трухи. Впрочем, выстрел из винчестера грохнул сразу же вслед за револьверным, но пуля ушла слишком высоко, сбив с ветки ни в чем не повинную пичугу. Протереть глаза и передернуть затвор стрелок уже не успел, дон Росендо упредил его: развернув жеребца и объехав опасный эвкалипт с другой стороны, он так стукнул разбойника по голове рукояткой револьвера, что тот выпустил из рук винчестер и без единого звука рухнул на землю.

В это время со стороны падре донесся частый звон клинков, заставивший дона Росендо забыть о своем поверженном противнике. Он выглянул из-за ствола и увидел, как падре ловко размахивает своим мачете, отбиваясь сразу от двух противников, наседающих на него с другой стороны поваленного дерева. Дон Росендо увидел, как один из них уже тянет из-за пояса пистолет, намереваясь одним выстрелом выиграть эту и так не совсем равную схватку, но в тот миг, когда револьверный ствол, казалось, был уже готов полыхнуть огнем, падре присел, и пуля просвистела над его головой, дважды пробив острую верхушку полотняного капюшона. Сделать второй выстрел нападавший не успел: короткий кинжал, брошенный Касильдой, все еще восседавшей на своем муле, рассек узел шнурка его сомбреро и по рукоятку вошел в ямку между ключицами.

Все это случилось так быстро, что дон Росендо едва успел перехватить свой револьвер за рукоятку, чтобы упредить выстрел второго бандита, уже вскинувшего кольт поверх дерева, преградившего путникам дорогу. В кого был направлен ствол кольта – в падре или Касильду, – осталось неясным, ибо пуля, выпущенная доном Росендо, пробила грудь стрелка раньше, чем он успел спустить курок. Первый приступ был отбит, но в том, что за ним неизбежно последует второй, никто уже не сомневался. Правда, нападавшие потеряли такое важное преимущество, как внезапность, но численный перевес, по-видимому, все еще оставался на их стороне, о чем говорили многочисленные тени, перебегавшие между матовыми эвкалиптовыми стволами и постепенно бравшие путников в плотное кольцо, навеявшее дону Росендо воспоминание об ошейнике волкодава, повернутом шипами внутрь.

Воспоминание было далеким, детским, но оно даже немного позабавило дона Росендо, пока он соскакивал на землю и легким хлопком ладони по лошадиной холке укладывал возле дерева своего послушного жеребца. Касильда и падре последовали его примеру, и вскоре все трое уже лежали на прелой лесной подстилке, окруженные живым бруствером из пугливо вздрагивающих животных. Впрочем, Касильда попробовала было шепотом протестовать против таких жестоких оборонительных мер: «…укрываться от пуль этих презренных подонков за телами благородных животных? Никогда!..» – но стоило ей чуть приподнять голову, как из-за далекого трухлявого пня раздался сухой щелчок, и дорожная шляпка девушки слетела прямо на капюшон падре, пробитая навылет свинцовым шариком примерно тридцатого калибра.

– Извини, сестренка, но, по-моему, ты ведешь себя как институтка! – процедил дон Росендо, сильным рывком уложив Касильду рядом с собой. – Возьми он на полдюйма ниже, и падре пришлось бы посвятить теме благородства всю твою надгробную проповедь…

– С некоторых пор у меня возникли сильные сомнения как в том, что мне когда-либо еще доведется взойти на кафедру, так и в том, что вы насладитесь перлами моего красноречия, – пробормотал падре, осторожно извлекая короткий винтовочный обрез из дорожной сумы смирно лежащего на боку Микеле. За время странствий со своим неустрашимым хозяином ослик, по-видимому, настолько проникся слепой верой в божий промысел, что не вздрогнул даже тогда, когда пуля, метившая в падре, пробила седельный ремень и увязла в конском волосе, которым было набито потертое седло.

Вслед за этим выстрелы сухо захлопали со всех сторон, и одна из пуль даже вырвала клок шерсти из шеи мула, оставив на его шкуре длинную кровоточащую ссадину. Осажденные отстреливались почти наугад, и даже если их выстрелы не достигали окончательной цели, то все же удерживали нападавших на почтительном, трудном для точного прицельного выстрела расстоянии. Пару раз, впрочем, из сизого порохового марева между эвкалиптовыми стволами доносились приглушенные стоны и проклятия, но треск револьверной и ружейной пальбы так быстро поглощал эти звуки, что дон Росендо, дабы не слишком обольщаться радужными перспективами, предпочитал относить их на счет слуховой галлюцинации.

Вскоре после начала ожесточенной перепалки пороховой дым так плотно заволок все поле этого маленького сражения, что выстрелы прекратились как с той, так и с другой стороны. Возникла короткая передышка, во время которой в голове дона Росендо внезапно вспыхнула идея довольно рискованного маневра. Пользуясь тем, что дым все же не мешал осажденным общаться, он потянул падре за рукав сутаны, тронул за плечо Касильду и знаками приказал им обоим следовать за собой. Те безмолвно повиновались и, когда дон Росендо возложил свою шляпу поверх лошадиного седла, а сам ползком устремился в узкий проход между лошадиными крупами, двинулись за ним. Вскоре все трое оказались среди густо задымленного леса, продолжавшего хранить враждебное настороженное молчание. Впрочем, по мере того как путники скользили среди едва различимых деревьев, дым рассеивался, отчего положение становилось все более и более тревожным. Один раз перед доном Росендо даже возник размытый человеческий силуэт, спросивший приглушенным голосом: