– Одного не могу понять: на чьей ты стороне? – сказала Касильда, уловив в голосе брата какую-то непривычную интонацию.
– Если бы я это знал, я бы, наверное, не стоял здесь столбом! – буркнул в ответ дон Росендо.
Пока они так беседовали, вход в таверну вновь загородили шитом, а крыши вокруг площади заполнились публикой, нетерпеливо ожидающей начала корриды. Народ поднимался по приставным лестницам и степенно рассаживался на пологих скатах, не обращая ни малейшего внимания ни на дона Росендо, ни на его юного собеседника, совсем недавно – не более получаса назад – заподозренных в сговоре и едва не растерзанных разъяренной толпой. Все внимание теперь было приковано к площади, точнее, к узким прилегающим улочкам, поделенным на небольшие загончики, в каждом из которых храпел и рыл копытами песок коренастый бычок с черной лоснящейся шерстью и острыми, широко разведенными рогами. Отсюда, сверху, бычки казались совсем небольшими, но как только первый из них выбежал на площадь и встал против человека, вооруженного пучком длинных оперенных дротиков, силы противников показались дону Росендо столь неравными, что он тут же забыл о доне Диего и стал пробираться к самому краю крыши, чтобы в случае необходимости отвлечь на себя внимание разъяренного животного.
– Не будем раньше времени огорчать сеньора де ла Вега, – шепнул он Касильде, попытавшейся остановить его – Пусть дон Диего насладится этим зрелищем, тем более что Торнадо ему уже не вернуть!
Сказав это, дон Росендо протиснулся между двумя погонщиками в грубых холщовых куртках и, устроившись на самом краю крыши, уперся каблуками в шаткий желоб водостока. Касильда пробралась следом за ним, а когда один из потревоженных погонщиков послал ей в спину грубое ругательство, обернулась и так ловко ткнула в его переносицу костяшками пальцев, что бедняга замер, выпучив глаза, а его приятель предпочел сделать вид, будто ничего не заметил.
А на арене уже вовсю разыгрывался пролог к кровавой бойне, исход которой был столь же непредсказуем, как скачки шарика по мелькающему кругу рулетки. Тугой мускулистый горб быка уже был украшен тремя дротиками, трепетавшими при каждом движении животного, а в расшитой блестками куртке бандерильеро – так называли здесь метателя дротиков – светилась прореха размером с сапожное голенище. Страсти уже успели изрядно накалиться, чем пользовались букмекеры, шнырявшие между рядами и принимавшие ставки как из мозолистых рук арендаторов, так и из холеных ладоней тех, кто давно уже поделил между собой окрестные земли.
Зрелище поединка между быком и человеком вскоре настолько захватило дона Росендо, что когда один из букмекеров, балансируя по самому срезу крыши, все же добрался до него, молодой человек без тени колебания бросил золотой соверен в подставленную ладонь. Ловкие пальцы букмекера вмиг сжались в кулак, а в ухе дона Росендо тотчас зажужжал его взволнованный шепот.
– Позвольте мне самому распорядиться вашим закладом, сеньор! – приглушенно убеждал он, обдавая молодого человека густой смесью табачного и ромового перегара. – Поверьте, не успеет солнце коснуться вершин гор, как все эти бычки, кроме одного, будут висеть на крюках в мясной лавке!
– Кроме одного? – переспросил дон Росендо, не сводя глаз с окровавленного бычьего загривка. – И ты хочешь сказать, что знаешь кличку этого счастливца?..
– Да, сеньор, – чуть слышно шепнул букмекер, тронув дона Росендо за плечо, – это Ярго, вон он, во втором загоне слева от аптеки. Его выпустят четвертым, и он сперва поднимет на рога пикадора вместе с лошадью, а затем так пришпилит к щиту тореро, что тот уподобится форели, пронзенной рыбачьим гарпуном!
– Почему ты так думаешь? – спросил дон Росендо, едва шевельнув уголком рта.
– Я не думаю, сеньор, я знаю, – ответил насмешливый шепоток, вдруг показавшийся дону Росендо знакомым. Он быстро повернул голову и буквально наткнулся на маленькие колючие глазки Остина, смотревшие на него из-под морщинистых век.
– Ты здесь?! – воскликнул дон Росендо.
– А где же мне еще быть, сеньор, как не на этой ярмарке страстей? – удивился стряпчий. – Здесь каждый промышляет тем, что имеет: кто-то продает подмоченный табак, кто-то сбывает заплесневелый кофе, а что остается делать тому, кого бог обделил этим залежалым товаром?..
– Ты хочешь сказать… – начал дон Росендо.
– Да, сеньор, таким остается лишь выгодно пристраивать свои скромные знания человеческой природы, – потупился Остин, украдкой глянув на арену, где уже гарцевали на сытых меринах два жилистых пикадора.
– Но мы говорили о быке по кличке Ярго, – напомнил дон Росендо. – При чем тут человеческая природа?..
– А при том, сеньор, что Ярго выкормлен скотниками дона Манеко Уриарте, регулярно добавлявшими в его маис сок чертополоха, – сказал стряпчий, – и теперь малейшая ранка, нанесенная этому бычку, приведет его в такую ярость, что вся эта беготня покажется вам детской шалостью, вроде игры с котенком…
– Бык-убийца! – воскликнул пораженный дон Росендо.
– Скорее, орудие убийства, – поправил Остин. – Такое же, как револьвер, нож…
– Но нельзя ли как-то предупредить, остановить? – пробормотал дон Росендо, рассеянно глядя на пикадоров, с двух сторон наседавших на обреченного бычка.
– Вы хотите остановить корриду, сеньор? – усмехнулся стряпчий, подкидывая на ладони золотой соверен. – Мало вам истории с бильярдом?
– Зачем останавливать все представление? – вмешалась Касильда. – Довольно будет, если кто-то воспрепятствует выходу на арену этого бешеного зверя!
– Кто, сеньора? – вздохнул Остин. – Среди этой толпы нет ни одного человека, который мог бы подтвердить мою правоту!
– Я смогу! – с жаром воскликнул дон Росендо, не сводя глаз с арены, где уже появился нарядный тореро.
– Это невозможно, сеньор, – твердо возразил Остин. – Чтобы тайное стало явным, надо выпустить этого быка на арену и пролить первую кровь!
– И тогда все поймут, что следующая кровь будет человеческой? – спросил дон Росендо.
– Поймут-то они поймут, – покачал головой Остин, – но никто не подаст вида! Толпа жаждет человеческой крови, и она получит эту кровь!
– Выходит, бычьей ей мало? – возмутился дон Росендо, глядя, как бык на арене тупо тычет рогами в алые складки мулеты. Исход поединка был уже предрешен, но публика продолжала бесноваться так, словно истекающий кровью бык еще мог поддеть на рога танцующего вокруг него человека.
– О, как это ужасно! – воскликнула Касильда, когда тореро встал на носки и по самый эфес вогнал шпагу в темный от крови бычий загривок. Бычок на миг замер, затем его колени подогнулись, и он рухнул в пыль, уставившись на трибуны мертвым остекленевшим взглядом.
Но самое ужасное было даже не это, а то, что публика восторженно взвыла и стала осыпать торжествующего тореро пестрым шквалом цветов и мелких монет, тусклыми искорками проблескивавших в оседающей пыли. Тореро, опустившись на одно колено, сдержанно принимал эти изъявления восторга, а когда цветочно-денежный град иссяк, вынул из-за пояса нож и одним взмахом отхватил мохнатое бычье ухо. Восторженные вопли вмиг стихли, и все взгляды устремились на небольшую, крытую бурой черепицей мансарду, возвышавшуюся над крышей двухэтажного бревенчатого особняка. Фасад здания, украшенный вывеской банка, суда, газеты и полудюжины других, менее значительных местных учреждений, занимал пространство между двумя улочками, где на время корриды разместились бычьи загоны. Крыльцо, ведущее на широкую галерею вокруг первого этажа, было загорожено дощатым щитом, а из окон второго этажа торчало множество голов, будто весь особняк был заполнен единым многоголовым человеческим телом.
Черепичную крышу особняка публика также забила до отказа, и лишь в распахнутом окне мансарды, окаймленном резными пальмовыми наличниками, отчетливо рисовались всего два силуэта, мужской и женский, небрежно откинувшихся на высокие спинки плетеных кресел. И вот именно на этих двоих устремилось внимание притихших трибун.
