— Эта… — поднимаясь с кафельного, зеркально чистого пола, пробормотал он. — Что это?

— На мой памяти здесь ещё не воскресали, — заметил один гробовщик.

— Ты иди к Регистратору, — сказал Игорьку другой. — Там разберутся.

— А где это?

— На втором этаже, — указал пальцем на маршевую железную лестницу первый. — Одежду возьми. Вон там.

Он показал на груду снятой с мертвецов одежды.

«Снова я голый, как в той пустыне. Всё из-за неё».

Гробовщики, не обращая больше на Игорька никакого внимания, прицепили трос лебёдки к сцепке с тележками и стали вытягивать «скорбный поезд» из остывающей печи.

Брезгливо морщась, Игорёк принялся ковыряться в этой груде. Не хотелось ни надевать эти вещи, ни трогать их. Были среди них окровавленные, да и обмоченные. Не без труда он нашёл подходящие рубаху и серые холщовые шорты, подобрал по размеру обувь — ботинки на толстой рифлёной подошве.

Наверху, пройдя длинной балюстрадой, Игорёк оказался перед обитой оцинковкой дверью с табличкой: «Регистратура». Внутри оказалось обширное помещение с рядами железных скамеек вдоль стен. Больше ничего там не было. На скамейке, опустив голову, сидел молодой человек. Он поднял взгляд на Игорька — взгляд был исполнен крайней степени тревоги.

— Уже? — спросил он.

— Что? — не понял Игорёк.

— Уже воскрес?

— Зачем? Я не умираю. Хотя, во сне…

— А кто лежал? Я тебя видел мёртвого.

— Ну, пускай будет, воскрес, — согласился Игорёк.

— Значит, и она воскресла, — с обречённостью вздохнул Гоша и вновь опустил голову.

— А Регистратор где?

— Там, — Гоша кивнул на противоположную дверям стену.

— Где там?

— Он сам впускает. Вот меня не впустил. Может, тебе откроет?

— А как?

— Садись, жди.

— А ты долго ждёшь?

Гоша посмотрел на часы.

— Долго.

Игорёк сел рядом.

— Тебя как зовут? — спросил он.

— Гошей.

— Я — Игорь.

— Я твоё лицо сегодня видел. Глянул в зеркало — а там ты. Странно.

— Во сне и не такое бывает.

— Я не во сне. Я к Солженицыну шёл.

— Значит, здесь ещё и Солженицын… Вот угораздило. Он же о репрессиях писал. Это у меня совесть, точно.

— А мне вот нисколько не жалко.

— Чего не жалко?

— Катьку. Если Регистратор меня не примет, мне кранты. Катька меня блатным сдаст.

— Здесь ещё и блатные… Значит, должны быть и политические, раз Солженицын, — рассудил Игорёк. — Хотя во сне логики не ищи.

— Есть и политические. Они в Учреждениях.

— В тюрьмах?

— Не только. А ты откуда такой дремучий. Из Мухосранска какого-нибудь?

— Москвич я.

— Врёшь. Мы и так в Москве.

— Просто я сплю. Сон мне такой злой снится. Я людей убил, понимаешь?

— Ну и что? Я тоже убил. Сегодня одного гада. А Катьку до самоубийства довёл. Вот теперь мне и кранты.

— Значит, Регистратор как судья?

— Судья в Учреждении. Регистратор нужен мне, чтобы за взятку Катькин прах получить, чтобы, зараза, сама не воскресла. Я его в Храм отнесу, объясню, что это в счёт разрешённого отстрела. Да что там, опоздал, — вновь вздохнул Гоша.

— Что-то Регистратор не открывает свою регистратуру.

— А тебе чего надо?

— Сам не знаю. Мужики внизу сказали, я и пришёл.

— А… Так это гробовщики. Они только Регистратора и знают. Тебе в Храм нужно, в любой районный. Пошли, наверное.

Игорёк послушно поднялся вслед за Гошей. Во сне незачем напрягаться, пускай тот ведёт.

Через дорогу от кладбищенской ограды раскинулся подстриженный газон, горели шарообразные светильники на длинных ножках. Игорёк ступил на траву. Упругая, запах как у свежескошенной.

«Куда меня занесло? — думал Игорёк. — Что меня так потянуло на подвиги? Словно чёрт попутал. Ну, стал бессмертным и сидел бы себе тихо, работал с Артамошей. Писал бы серьёзную музыку, на будущее. А то захотелось непонятно чего, злого…»

Игорёк по своей природе был человеком неконфликтным и мирным. Мир в себе он ощущал постоянно, и ощущал как музыкальную гармонию. Казалось, ничто не могло её нарушить. Ни упрёки и истерики любимых, ни причуды заказчиков, ни подначки Артемия не могли вывести его из равновесия. Другое дело, что, конечно, он боялся попадать в напряжённые ситуации и всячески их избегал. Из-за этого уходил от женщин, не опускаясь до выяснения отношений, оставляя за скобками вопрос, кто же прав, а подруг в недоумении — почему сбежал, ведь можно было всё выяснить, объяснить.

Он провёл ладонью по траве. Жестковатая. Если ущипнуть себя, то можно определить — сон это или не сон. Но ведь он боли не чувствует. Хотя нет, тактильные ощущения сохранились. Вот и трава…

«Не понял, я что, не сплю?» — удивился Игорёк. Он разогнулся и вдохнул полной грудью прохладный ночной, пахнущий травами и лесом воздух. Во сне не бывает запахов. Он ущипнул свою руку — слабая боль. Непонятно.

Обернулся — тёмная громада крематория занимала пол-неба. Из труб вырывались снопы искр. «Как-то чересчур огромно для крематория», — подумалось Игорьку.

— У тебя деньги есть? — поинтересовался Гоша.

— Откуда?

Игорёк полез в карманы шорт. В карманах ничего не было.

— Понаехали тут из своих Усть-Пердюйсков, — пробормотал Гоша. — А денег нет. Как добираться?

— Далеко?

— Далеко. Ладно, пошли.

— И долго идти?

— Долго.

— Может, попутную поймаем?

— Давай, лови. Меня водители не замечают.

Они шли вдоль трассы. Игорёк выставил руку с оттопыренным большим пальцем, а машин не было.

— Тебя они тоже не замечают, — сделал вывод Гоша.

— Ещё ни одной не было.

— Да их здесь полно! Если бы остановилась, мы бы видели. А так, раз они нас не замечают, как мы их увидим?

«Всё-таки сон. Сложный, с запахами».

Из подземного перехода вывалилась компания молодёжи, подростки лет четырнадцати. В воздухе поплыл сладковатый запах конопли. Коротко стриженная курносая девка в майке с голым пузом бесцеремонно ухватила Гошу за рукав.

— Эй, дядя, косячку курнём?

— Не курю, — нервно ответил Гоша.

— Тогда деньги давай.

— Нет у меня денег.

— Тогда ты давай, — предложил Игорьку белобрысый востроносый паренёк.

В блеске его глазах читалась скотская бессмысленность обдолбанного придурка.

Игорёк на этот раз не стал думать, что обижать человека нехорошо даже во сне, даже если этот сон — муки твоей совести. А просто двинул пареньку между глаз. Тот как стоял, так и рухнул.

— Э, да ты бурый, — прогнусавила девица и кивнула троим своим спутникам.

В ртутном свете фонарей блеснули лезвия бритв.

— Зарежут, — по-мышиному пискнул Гоша и шарахнулся было в сторону.

Девка, не выпуская его руки, ловко поставила подножку, и Гоша упал к её ногам.

«Какие там бритвы?» — лишь усмехнулся Игорёк и принялся работать кулаками.

Когда и эти трое легли на асфальт, Игорёк вспомнил о девице.

— Ну, а с тобой как быть?

— Я тебе денег дам, — сдавленным голосом ответила та, вставая со спины поверженного Гоши. — Мне сейчас умирать нельзя. В розыске я.

Гоша массировал шею и кашлял.

— А тебя не Катька послала? — отдышавшись, спросил он.

— Не. Оттопыривались мы.

— Если не Катька — это хорошо.

Гоша медленно, со стоном поднялся.

— Слушай, Гоша, ты ведь здоровый мужик, зачем ты ей поддался?

— Дурак. Она же блатная, приёмы всякие знает. Мизинец мне чуть не поломала…

— Вот эта школьница — блатная?

— Какая я тебе школьница, — обиделась та. — Короче, держи деньги, и разбегаемся.

Девица достала из заднего кармана джинсов пачку разноцветных бумажек и протянула Игорьку.

— Это что?

— Ну, ты чумной. Деньги. Должен знать. У тебя же печать заговорённости, она много денег стоит.

Игорёк вопросительно глянул на Гошу, тот утвердительно кивнул.

— Ладно, договорились.

— А ты мне нравишься. Может, встретимся, поужинаем вместе? — девица широко улыбнулась.

— Понимаешь, какое дело, — многозначительно начал Игорёк и понял, что не знает, что сказать.