— Я здесь.

Игорёк повернулся, и тут произошло нечто совсем несуразное. Собеседников сделалось много, они окружали Игорька полукольцом.

— Ну, в кого стрелять будешь? — осведомились хором дубли.

Игорёк опустил десинтер на каменные плиты.

— Собственно, больше стрелять ни к чему, — сказал он.

— Да, Игорь Святополкович, наделал ты шороху. — Человек снова был один. — Все только о тебе и говорят. Иштар рвёт и мечет. Она страшна во гневе. Очень страшна.

— Ты, значит, Посвящённый? Вроде начальника колонии.

— Я — Посвящённый. Я представитель богов в Реализации Шамаша. Всё, что ты здесь видишь, устроил он. А ты желаешь погубить этот прекрасный мир. Зачем тебе это?

— Реализация Шамаша? Кто такой Шамаш?

— Бог полуденного солнца и справедливости Шамаш. Шамаш очень справедлив.

— Ну, это его проблемы. Мне нужно всё здесь уничтожить.

— Зачем? Будь милосерден к людям.

— Это мир выдуманный. Какие это люди?

— Самые настоящие. Куда прикажешь идти человеку после смерти? Должен же человек идти куда-то после смерти. Там, на Земле, они страдали, мучались от несправедливости, теряли близких, болели, терпели хулу и унижения. Что же, теперь им снова маяться? Не будет ли справедливым поселить их здесь? Здесь царит гармония. Но не сытый покой. Для их дерзаний имеется целая вселенная.

— Значит, люди. Лишили их тонких тел, переформатировали сознание и запустили, как карасей, в придонный ил. Неправильно это.

— Не тебе решать, что правильно, что неправильно, — повысил голос Посвящённый. Но тут же взял себя в руки. — Мудрые боги очистили их от грязи земной, от тяжких воспоминаний, от подлости и греха.

— Это были их подлости, их грехи, — раздельно сказал Игорёк. — Это нельзя сорвать, словно одежду.

— Ты мыслишь себя умнее великих богов? — насмешливо бросил Посвящённый.

— Я говорю, как думаю. Пускай человек изживает свои грехи сам, только тогда он останется человеком. Иначе — нарисованные человечки.

— Какие же нарисованные? Разве они не страдали, когда ты их убивал? Разве не плакали по своим товарищам? Они настоящие.

Игорёк пожал плечами.

— Уроды, а не боги. Набу обещал мне иное.

— Набу очень мудр, изощрённый ум, но, в отличие от Шамаша, — не справедлив.

— Ладно. Больше ничего сказать не желаешь? Может, Реализованные хотели что-то мне передать?

— Боги просят тебя быть гостем в этом прекрасном и справедливом мире воплощённой гармонии. Будь милосерден. Ведь, не получи бессмертия, среди этих людей мог оказаться и ты.

— На полюсах планеты расположены главные силовые станции, — ровным голосом произнёс Игорёк. — Если вызвать в них неуправляемую сигма-ретринитацию, огненная волна пойдёт от полюсов к экватору, сметая всё. Больше ничего не просили передать Реализованные?

Иным зрением он видел весь этот мир, как завершённую структуру. В ней были разбросаны центры средоточия населения, технологические узлы. На полюсах — малиновые бусины энергостанций, паутина исходящих от них силовых контуров оплетала всю планету. Он вгляделся пристальнее, и под его взглядом одна из бусин разрослась, превращаясь в гигантский комплекс зданий, напоминавших серебристые глыбы льда. Игорёк словно бы присутствовал там. Сигма-реактор находился глубоко под землёй.

Игорёк смотрел дальше. Проник взглядом через километровую толщу скальных пород и «оказался» в сердце реактора, там, где пульсировали сконцентрированные до невероятных напряжений мезонные поля. Здесь пространство проваливалось в самоё себя и снова возникало, выплёскивая терраватты энергии. Игорёк оборвал идущий со станции управляющий сигнал: просто представил себе, что тот исчез. И вообразил, что пульсирующий мезонный сгусток сделался неоднороден, в нём возникли аритмичные биения и турбулентности.

— Что ты делаешь? — закричал Посвящённый. — Не надо!

Игорёк представил то же самое для станции на другом полюсе.

— Сейчас проверим, кто здесь бессмертный, — сказал он, вернувшись к обычному зрению. — Волна быстро идёт.

Земля под ногами глухо загудела. Воздух внезапно вздрогнул, из-под ног взметнулась пыль. Высокий свистящий звук пронизал окрестности.

Вершины гор таяли, как восковые свечи, а над ними гигантской стеной вздымалась багрово-чёрная волна.

Древнейший Дом терял базовую планету в Реализации Шамаша. Искусственная, сконструированная гармония оказалась совершенно чуждой духу абсолютного бессмертного, который, как ни крути, был хорошим композитором. Вряд ли шумерские Реализованные знали слова Шаляпина: «Он играет ноты, а надо играть музыку».

Пока он не приступил к акциям космического масштаба, оставалось одно — исторгнуть бессмертного обратно на Землю.

На Земле была всё та же скамейка у воды, сырой, студёный ветер да смутный свет фонаря. Мрачный, одинокий и озябший сидел там Игорёк и мысленно прощался с Иштар. «Прощай, богиня. Как-то мы с тобой не поняли друг друга. А ведь всё могло сложиться по-другому. Ведь могла ты быть честнее и милосерднее. Жаль». Может, Землю Шамаша уничтожил он только из-за обиды. Может, ничем не виноваты обитавшие там души, разве только тем, что выбрали такое посмертие. Может, лакуны-чистилища, как говорил Старый Айк, есть нужные и наиполезнейшие места. Может быть, не стоило и не стоит ему влезать в надмировую механику. А ещё лучше — не быть вовсе, нигде не быть, освободить мир от своего присутствия. Тело сдать завхозу…

Ну, во-первых, этому завхозу из преисподней — шиш. Во-вторых, если бы не настойчивый Хомоед, отирался бы он, к примеру, среди дерзновенных сантехников и вскрывал вместе с пионерами Европу от льда. Одно тонкое тело медленно распадалось бы на части до состояния плесени, а другое, так же не спеша, выгорало в костре замечательного существа, правильного уже тем, что не станешь ему перечить. Ну а физическое в виде белковой матрицы досталось бы какому-нибудь бесталанному ничтожеству.

Одно было по-своему приятно: чувство нечеловеческого одиночества, чуть ли не космического. Куда там одиночеству среди людей — он один среди надмировых сил, практически равный им, но бесконечно чужой. Как тень среди мириад блистающих светил. Тень, размером с небо. Небо без звёзд.

И по-прежнему немилосердно хотелось кушать.

Народу в столовой было совсем мало. И так было грустно на них смотреть — всего лишь людей, маленьких существ большой Вселенной. И видел он их как на ладони, их суть. Энергично уплетающий плов мужчина — воришка, казнокрад, при всей его ухватистости и разворотливости всё же ближе к животным, чем к людям. Дама надменного вида — ранимое, в общем-то, существо, патологически завистливое и ревнивое к успехам своих подруг. Скромный молодой человек — убийца. И вместе с тем, воришка — серьёзный государственный человек, а дама — кроткая жена, ну а молодой человек — большая в будущем величина российской дипломатии, если преступление не откроется.

А вот этот уходящий из бренного мира старик — человек интересный. Прямодушный, честный. Остальным и сотой доли не пережить того, чего довелось ему нахлебаться.

— Можно? — осведомился Игорёк, отодвигая стул.

— Садись, сынок, — ответил старик.

Он окинул взглядом Игорька и спросил:

— Воевал?

— Немного. В Ираке.

— В Ираке, значит. Это когда?

— Недавно.

— Наградили, значит, отдыхом в «Кремле»? — усмехнулся «дед». — Тебя как звать, сынок?

— Игорем.

— Меня можешь называть генералом. Да, война. Ушёл я пацаном, а вернулся капитаном. С двумя осколками. Говорят, война — мать родна. Та была мачехой. Всех нас покалечила. Что-то нарушила в нас. После войны остался в армии, до генерал-майора дослужился. Укреплял обороноспособность государства. А государство — пшик, и нету. Тебя по заданию посылали, сынок, или сам, по велению сердца?

— По заданию.

— Это хорошо. Развелось сейчас любителей крови. Видел таких? Ясное дело — видел. На войну даже из патриотических чувств идти нельзя. Чувства — слабый помощник. До первой пули. Чирикнет у виска — и все чувства померли. Только страх остаётся. Бывали дни, что зубы у меня стучали так, что два дня идут бои — два дня лязгаешь, неделю — значит, неделю. Без страха воевать нельзя. И ещё, чем опаснее, тем больше отупение. Все тупые были. От командира до солдата. Потому что война, да ещё такая — нечеловеческое дело. А что сейчас? Театр, а не война. Цирк. Ты тех хвалёных американских рейнджеров видел?