— Уж лучше бы в те, тогда бы вы наверняка поженились.

— Но мы не поженились, и хватит об этом! — Тон Роджера был резким.

— И тем не менее жаль. Как унизительно для вас — вступить во владение усадьбой, не имея средств, чтобы содержать ее. Все эти законы о наследовании майоратов просто чушь!

Уж лучше бы поместье перешло к Валентине, ей проще простого позаботиться о нем с той кучей денег, которые она унаследовала от матери. — Тут непосредственная леди Мэллет обратила наконец внимание на мрачное лицо собеседника и добавила:

— Ну ладно, не грустите, знаете, я всегда считала, что лучше говорить открыто все, что думаешь.

— Не вижу повода для веселья.

Женщина рассмеялась:

— Тогда подождем, когда подадут шампанское!

Она отошла, оставив полковника наедине с его тягостными мыслями. Два дня подряд шампанское! Он органически был не способен подавать гостям дешевые напитки, поэтому это веселье выйдет ему боком. Как хотелось Рептону, чтобы все поскорее закончилось… но счета-то все равно останутся.

Тут к нему подошла неизменно бодрая Метти Эклс. Она была в том самом черном платье, которое обычно надевала на все праздники последние десять лет; на этот раз платье дополнялось шелковым ярко-голубым шарфом под цвет глаз. Как всегда, эта особа была совершенно довольна собой, преисполнена сознанием собственной правоты и, все замечая и оценивая, бросала по сторонам острые критические взгляды.

— Не знаете, что здесь делает Гилберт? Ведь ему следует находиться в городе, на собственном мальчишнике. Кстати, как это его умудрился завезти в колючую изгородь этот… как его… Джон Эддингли? Мне сказали, ему три шва на губу наложили, а он и так не красавец. Кто он такой? Работает в министерстве иностранных дел, как и жених? Да, их там учат манерам и как одеваться, только лишь, вот жалость, не хватает капельки мозгов в голове. Слава богу, что с Гилбертом все обошлось, да он, кажется, и поумнее… А уж хорош! Между нами, Роджер, вам не кажется, что молодой человек… как бы это выразиться… слишком привлекателен? Надеюсь, Валентина так не считает? Или все-таки считает? Тогда все женщины ее поймут. Хотя, конечно, муж — другое дело.

— Не понимаю, о чем вы, — сухо сказал полковник.

Голубые глаза женщины оживленно блестели.

— Дорогой, не говорите ерунды! Вы меня прекрасно поняли! Внешне Гилберт — мечта любой молодой девицы, только это качество не всегда полезно для семейной жизни.

Надеюсь, деньги в любом случае останутся за Валентиной?

— Конечно, — полковник машинально кивнул, но тут же опомнился и возмутился:

— Ну, Метти, знаете, это уж слишком!

Женщина понимающе кивнула:

— Да-да, конечно… Об этом не принято говорить, но какой смысл тогда считаться хорошими друзьями, если нельзя откровенно сказать о том, что тебя волнует! Но уж если мы с вами до такой степени нарушаем приличия, то не объясните ли заодно, почему Валентина выглядит, как…

— Метти, дорогая, я вовсе не собираюсь обсуждать с вами эту тему. Что здесь непонятного? Девочка просто валится с ног, устала за последние дни, вот и все.

— Ну что ж, хорошо, если так. Считается, что невеста обязана выглядеть лучше всех, но так бывает далеко не всегда. А жених, кажется, действительно влюблен. Не правда ли, он чувствует себя как рыба в воде? Вовсю пользуется своим обаянием, всех старается покорить, такой галантный! Но Валентина, наверное, подошла к решению своей судьбы серьезно, в ней не заметна сиюминутная увлеченность, поэтому, должно быть, у всех и возникает мысль насчет того, счастлива ли она… Конечно, надо принять во внимание, что юноша станет лордом Бренгстоном. Как утомительно для его дядюшки, человека небогатого, иметь такое количество дочерей, но зато для нашей девочки все складывается великолепно. Титул, правда, в нынешнее время не играет такой уж большой роли, но он придает шарм, и уж кто-кто, а Валентина с ее деньгами вполне может позволить себе эту роскошь.

Молодой человек, о котором шла речь, пересек гостиную и подошел к невесте, стоявшей рядом с непременно поминаемым сегодня в каждом разговоре Джоном Эддингли, высоким юношей с грубоватыми чертами лица; верхняя губа его была заклеена пластырем. Валентина перед выходом к гостям чуть тронула румянами щеки и решила накрасить губы светлой помадой, потому что боялась, что яркий цвет подчеркнет ее бледность. Показалось, что вышло неплохо, но сейчас, взглянув на свое отражение в зеркале, она увидела, что даже этих весьма сдержанных тонов косметика выглядит неестественно на безупречно гладкой и белой как мел коже.

— Разреши, я поведу тебя к столу? — спросил Гилберт.

Валентина чуть улыбнулась. Голос ее был, как обычно, ровен и мелодичен, но ответ прозвучал как-то уж очень монотонно, без малейшей эмоциональной окраски, будто говорившая слишком устала и у нее уже нет сил заботиться о выразительности речи:

— Да, конечно. Надеюсь, Сцилла сейчас спустится, мы ждем только ее, а она, как всегда, опаздывает.

На некоторое время в комнате воцарилась тишина, и поэтому хорошо было слышно, как Мегги Рептон в смятении пролепетала:

— Ах ты боже мой…

Сэр Тимоти Мэллет достал часы и хмыкнул, взглянув на циферблат.

В этот момент дверь отворилась и появилась блистательная Сцилла в золотистом и до неприличия открытом платье.

Ее волосы тоже отливали золотом, а руки, плечи и грудь сияли молочной белизной. Неторопливо обведя взором гостиную, женщина с царственной улыбкой произнесла:

— О, все уже в сборе, а я опять опоздала… Это ужасно с моей стороны! Мегги, ты не помнишь, с кем я должна идти к столу — с женихом или с сэром Тимоти?

С открытой улыбкой Гилберт возразил хозяйке:

— Нет, боюсь не со мной. В сегодняшнем спектакле наши с Валентиной роли твердо определены: мы выступаем только парой, не так ли, дорогая?

— Кажется, это так, — серьезно ответила девушка.

В ее голосе прозвучало некоторое изумление, будто она только сейчас поняла нечто очень важное. Действительно, ее жених и она сама больше всего напоминали сейчас участников представления, на которых направлены яркие софиты, или, возможно, экспонаты, выставленные в витрине для всеобщего обозрения. Но послезавтра они останутся одни… На мгновение к девушке вернулась острота восприятия, и ее охватил ужас перед неотвратимостью происходящего.

Сцилла продолжала улыбаться, слегка откинув голову, Выражение ее глаз было скрыто полуопущенными ресницами.

— Ну, как это скучно… — протянула она, — будьте милосердны! Вам рядом сидеть за столом всю оставшуюся жизнь, а сейчас пусть Вэл постарается утешить расстроенные чувства Роджера, а вы, мой дорогой, поведете к столу меня, и хватит об этом.

Прием, к удовольствию большинства присутствовавших, близился к завершению. Конни Брук тоже хотелось поскорее уйти домой, хотя совсем недавно о таком вечере можно было только мечтать, он стал бы событием, о котором долгое время вспоминаешь, когда нужно немного поднять себе настроение. Накануне Сцилла Рептон подарила ей чудесное, почти новое платье. Оно было светло-голубое, а это любимый цвет Конни! Пенни Марш, правда, заявила, что платье бледнит Конни. Как она выразилась, та в нем делается «тоже как будто слегка выцветшей». Но ведь всем известно, что голубое идет блондинкам, а значит, и ей идет, просто она очень много плакала последнее время, кожа от этого становится ужасной, а глаза краснеют и опухают.

Конни надеялась, что никто этого не заметит.

Однако от внимательных глаз тети Мегги, увы, ничего не укрылось. После обеда, в гостиной, она подсела к девушке и спросила, что случилось. Услышав ее добрый, участливый голос, Конни опять чуть не разревелась от жалости к себе, но, сделав над собой невероятное усилие, сдержалась. Тетя Мегги узнала платье:

— Наверное, это Сцилла тебе отдала? Но, дорогая, цвет совершенно не твой! Мне не нравится, как ты выглядишь, ты что, плохо спишь?