Элис была в ванной, Льюис лежал в своей постели, и они были в доме одни. Это было утро вторника. Он слышал, как в ванной плещется вода. Возможно, она сейчас стоит под душем, моет у себя между ног, там, где он был. Дверь ванной открылась, он лежал, затаив дыхание, пока она шла в свою комнату, и следующий вдох сделал только тогда, когда дверь за ней закрылась. Он постоянно был сосредоточен на том, чтобы не думать об определенных вещах, и этим занималась настолько значительная часть его мозга, что у оставшейся части возникали проблемы с тем, чтобы вообще функционировать. Они завтракали отдельно, они отдельно ужинали накануне вечером. Он думал, как ему пережить этот день, а затем следующий… Он снова взял в руки отцовскую книгу: «Сумей заставить сердце, нерв и тело служить тебе…»

Он встал с кровати. Филлипс будет только рад, если он приедет пораньше: бессонница имела свои преимущества. Спускаясь на первый этаж, он заметил на коврике коричневый конверт. Других писем там не было. Продолжая идти по лестнице, он не спускал с него глаз, догадываясь, что находится внутри и не испытывая при этом никаких чувств.

Он поднял конверт с пола — «Министерство труда и государственных повинностей». Он сунул его в карман и не пытался вскрыть, пока не остановился возле конторы у карьера.

Это была повестка на коричневой бумаге: над пунктирной линией кривыми печатными буквами косо было написано его имя: «Льюис Роберт Олдридж». Ниже следовало: «В соответствии с Указом о воинской повинности 1948–1950 гг. вы призываетесь на службу в регулярную армию, и вам следует явиться в понедельник 26 августа с 9 до 16 часов к командующему Королевским полком Западного Кента в казармы Мейдстоуна, графство Кент. Проездные документы прилагаются». В конверте также лежала карточка с надписью сверху «Описание предъявителя», которая вызвала у него улыбку. Там было указано следующее: «Дата рождения — 29 декабря 1929 года; рост — 6 футов 1 ¾ дюйма; цвет глаз — серый; цвет волос — коричневый». «Что ж, — подумал он, — это определенно обо мне».

Он знал, что должен получить извещение о призыве на воинскую службу. Медосмотр он прошел еще в тюрьме; просидев за решеткой два года, он, видимо, перестал быть для армии тем неустойчивым антиобщественным элементом, каковым его сочли раньше. Но он не ожидал, что повестка придет так скоро. Он положил конверт обратно в карман и вошел в контору.

Они с Филлипсом теперь были одной дружной командой. Для Льюиса вся работа сводилась к тому, чтобы сжать собственный мозг до одной десятой его нормального объема и считать себя маленьким и бесхитростным механизмом в мире бухгалтерского учета. Льюис понятия не имел, каких ужасных действий ожидал от него Филлипс, но, похоже, он приводил того в восторг уже тем, что появлялся здесь каждое утро, находился в конторе в течение всего дня, а вечером возвращался домой. Первые несколько дней Филлипс постоянно проверял его и бросал на него подозрительные взгляды, но теперь, казалось, он был искренне доволен им, больше, чем кто-либо другой. Льюис принимал это одобрение и никак не мог соотнести его со своими преступлениями. Филлипс, вываливая перед ним на стол ящики картотеки с совершенно бесполезными карточками (некоторые из которых относились еще к 1940 году), бросал на него дружелюбные взгляды, говорившие «такая уж у нас с тобой работа» или «молодец», и это напоминало Льюису об абсурдном характере его труда и словах Дики: «За эту бесполезную работу я практически ничего не буду платить тебе…» Что ж, очень скоро он уйдет в армию выполнять другую бесполезную работу, и тоже практически задаром, так что теперь все это было ему до лампочки — в любом случае. Звук автомобильного сигнала отвлек его от неоплаченных счетов-фактур за 1950-й год, и он поднял голову. Тамсин снова просигналила и помахала ему рукой, вызывая на улицу.

— Я ведь обещала тебя покормить.

Льюис смотрел на нее, прислонившись к стене конторы. Она расстелила на капоте скатерть и выкладывала на нее из корзинки хлеб, сыр и ставила бутылки с лимонадом.

— Ты настолько вредный, как мне кажется, что на пикник тебя не вытянешь. Я уверена, что у этого маленького человечка есть более серьезные дела, чем шпионить за тобой. Проверять, не утащил ли кто-нибудь гравий, например, или что-то в этом роде.

Появление Тамсин для него все больше и больше напоминало визит пришельца с другой планеты. Она поражала его своей жизнерадостностью, своей уверенностью, и он завидовал ей. Он не задумывался над тем, как ей живется и почему он вызывает у нее интерес, он просто радовался возможности смотреть на нее, совершенно не чувствуя, что имеет к ней какое-то отношение. А ему этого очень бы хотелось. Только он не знал, что для этого надо сделать.

— Чем вы обычно занимаетесь?

Она удивленно подняла на него глаза.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, ты и большинство людей. Просто сидите дома? Да?

— Я пытаюсь как-то развлечься.

— То есть?

— Льюис… Господи, ну, я не знаю. Навещаю друзей. Выезжаю в город. Там бывают приемы. Иногда театры и всякие благотворительные мероприятия. Ну, ты сам знаешь.

Он этого не знал, да и каким образом, собственно, он мог об этом узнать, сидя в тюрьме Брикстон? Он едва слышал об Элвисе и понятия не имел, что люди обычно делают и куда они ходят. В этом у него были огромные пробелы. Он не понимал, действительно ли она настолько безразлична к собственной жизни, что искренне удивилась, когда ее спросили о том, чем она занимается, или же это было притворство и на самом деле она уже точно определила свое место в обществе. Она протянула ему бутерброд, и он сел с ним под стеной, а она устроилась на пассажирском сиденье «остина», потягивая мелкими глоточками свой лимонад.

Он не ел. Он смотрел, как она пьет, — и это вызывало у него восхищение, — как она сидит, и думал, что именно так и выглядят желанные девушки. Именно на таких девушках мужчины женятся и считают это большой удачей. Он не хотел быть для нее просто поводом проявить милосердие.

— Все то, чем ты занимаешься, — сказал он, — ты хотела бы делать это вместе со мной?

Ее спрашивали об этом такое количество раз, что ответила она без всякой задержки.

— Ты очень милый, но я не знаю, что по этому поводу скажет папа.

— Я спрошу у него, — сказал Льюис; ему казалось, что это удивительно просто, что именно так обычно и поступают в подобных случаях, и она рассмеялась.

— Не сомневаюсь!

Он шел к дому Кармайклов, но не напрямую, через лес, а вдоль дороги, чтобы подойти к нему как положено, и громко прошуршал по гравию, когда подходил к парадной двери. Он вспомнил, как он вместе с другими детьми катался по этому гравию на велосипеде, как им нравилось оставлять в нем глубокие колеи и буксовать, а Престон прогонял их, и им приходилось потом разравнивать все граблями. Дверь ему открыла Кит, и он снова не узнал ее, потому что продолжал помнить их всех детьми, и то, как она выглядела теперь, было для него необычно. При виде его она вся засветилась, и он почувствовал, как она ему рада. «Интересно, с чего бы это?», — подумал он.

— Привет!

— Привет, Кит. Твой отец дома?

— В библиотеке, — сказала она и исчезла в темноте холла, прежде чем он успел произнести еще что-либо.

Словно тень среди теней, она провела его за собой и постучала в дверь библиотеки.

— Пришел Льюис, — сказала она и ушла, бросив на него обиженный взгляд, и ему захотелось догнать ее и рассмешить.

Он вошел в библиотеку. Дики стоял возле письменного стола.

— Ну?..

Что ж, ничего с этим не поделаешь. Но, может быть, все-таки он не был окончательно отрезан от нормального мира, может быть, Дики поймет, что намерения у него добрые. В конце концов, он ведь дал ему работу. И Льюис продолжает вкалывать на него.

— Я хотел спросить у вас, я бы хотел узнать, могу ли я куда-нибудь пригласить Тамсин как-нибудь вечером?