В кабинет командира конвойной роты без стука врывается ротный писарь — рядовой Полуботок.

— Товарищ старший лейтенант! — кричит он. — К нам приехал командир полка! Полковник Орлик!

Гитарный звон обрывается. Тобольцев мигом вскакивает и оправляет на себе мундир.

— Орлик? Чёрт его принёс! Не сидится ему в штабе!

— Это убрать? — спрашивает писарь, указывая на стол.

— Ножи оставь. Они произведут впечатление. И гитару — спрячь тоже!..

Выходя встречать командира конвойного полка, Тобольцев бубнит себе под нос:

— Ну ведь приезжал же недавно!.. Ну зачем же так часто приезжать!

Владимир Ильич Ленин молча следит за происходящим со своего портрета.

Старший лейтенант Тобольцев и полковник Орлик идут по двору солдатской зоны.

Весь юмор в том, что идут они точно по той же дорожке и примерно так же, как давеча шли Тобольцев и Мурдасов. Но теперь смиренным голоском говорит как раз-таки Тобольцев:

— Вот, товарищ полковник, таково положение дел на данный момент.

А величественный двухметровый конвойный полковник отвечает ему мощным басом:

— Ну, если не врёшь, то отрадно слышать, отрадно слышать…

А на столе у командира роты уже нет ничего лишнего.

Слыша за дверью шаги и голоса, Полуботок успевает спрятать гитару. И как раз вовремя, ибо дверь распахивается и громадная фигура полковника переступает порог кабинета.

Полуботок вытягивается в струнку.

— Здравь-жлай-тарщ-пол-ков-ник!

— Рядовой Полуботок? Как же — знаем такого, знаем: Полусапожек!.. Ну и как ты поживаешь тут — в своей писарской должности?

— Сносно, товарищ полковник!

— Много ещё осталось служить?

— Три месяца, товарищ полковник!

— Три месяца? — с большим сомнением повторяет полковник. — Ну, вот что: за безобразное ведение документации я — тебя прощал. И не раз. Но за ту пьяную драку-то как тебя можно простить?

Писарь молчит.

— Три месяца ему, видите ли, осталось! А два года дисциплинарного батальона — не хочешь?

— Товарищ полковник, — вмешивается Тобольцев. — В той истории не он играл первую скрипку… Его втянули…

— Втянули, не втянули — свою голову на плечах нужно было иметь!

Полуботок потупился, молчит.

— А ты под арестом уже побывал?

Полуботок молчит.

Полковник оборачивается к старшему лейтенанту:

— Товарищ старший лейтенант! Ещё на позапрошлой неделе я дал вашему ротному писарю десять суток. Так как же?

— Товарищ полковник… У меня — отчётность, много дел накопилось… Нельзя мне его сейчас отрывать от работы…

— Немедленно отправить на гауптвахту!.. В записке об арестовании напишешь… — задумывается. — За нарушение формы одежды — вот так напишешь. От имени командира полка — десять суток! А это — что за ножи у тебя такие?

— Изъяты при обыске у заключённых!

Полковник с любопытством рассматривает трофеи.

— Хорошие игрушки… — Оглянувшись через плечо, бросает писарю: — А ты, Полусапожек, — иди, иди. Прощал я тебя, прощал — грех тебе жаловаться.

— Да я и не жалуюсь, — отвечает Полуботок.

— Правильно делаешь. Ну а пока: собирай вещички.

— Есть! — отвечает Полуботок и уходит.

— Допекли они меня, — жалуется полковник старшему лейтенанту почти как своему человеку. — Допекли. Один мерзавец там уже сидит — на улице Чернышевского. И не знаем теперь, что с ним и делать — отдавать под трибунал или нет. Дал пока десять суток, а там посмотрим… А теперь ещё этот твой писарь.

— Товарищ полковник, в этой истории с пьянкой всё было не так просто…

— Да уж я догадываюсь и без тебя! Ладно… Вот этот ножичек я возьму себе. Для коллекции.

— Да, да! Разумеется! Можете ВСЁ взять!

— Ну, да я, пожалуй, так и сделаю! — отвечает полковник Орлик после некоторых колебаний. — Симпатичные, правда?

— Да, да, товарищ полковник, работа искусная. Зэки — они умеют!

— Послушай… — полковник сильно понижает голос. — Ну, да мы тут с тобой — свои люди… Я к тебе-то — зачем приехал? Тут дело такое получилось: мы с ребятами раздобыли свеженького пивка — очень хорошего качества. Редкого, я тебе скажу. Ну да я тебе оставлю бутылочку — попробуешь. Так вот: сейчас собрались на дачу ехать, а рыбки-то и нету. А что же это за пиво, если нет рыбы?

— Я сейчас сбегаю на кухню! К поварихе! У неё всегда всё есть!

И с этими словами Тобольцев стремительно исчезает.

А полковник Орлик сидит в кресле и нетерпеливо поигрывает ножичком.

И снова в командирском кабинете звенит гитара.

— Слава богу! — говорит Тобольцев в перерывах между бренчаньями. — Уехал!.. Умник!.. А ты бери-ка, наверно, чистый бланк записки об арестовании да и заполняй. — Тобольцев поёт:

Полуботок тем временем заполняет бланк, читает: «…с содержанием…»

— В какой камере вы мне предписываете содержаться, товарищ старший лейтенант? В одиночной или в общей?

А Тобольцев будто бы и не слышит и всё поёт и поёт:

Здорово, а?

— Неплохо, но патетики всё ещё маловато. Тут вам ещё работать и работать. Так что писать-то?

А ему в ответ грозное и музыкальное:

— Оружия просит рука-а-а!!!.. — А затем уже неожиданно нормальным голосом: — А тебе какая камера больше нравится?

— Даже и не знаю. Я ведь ещё ни разу не сидел на гауптвахте. Но, думаю, что в одиночной мне будет спокойней.

— Вот и пиши: «С содержанием в одиночной камере». — Бренча струнами, Тобольцев поёт:

Рядовой Полуботок пишет.

Старший лейтенант Тобольцев — на неожиданно высоком художественном уровне! — продолжает исполнять романс на стихи Нестора Кукольника. И голос у него отменный, и инструментом владеет — очень даже. И что он здесь только делает с такими талантами? Шёл бы куда-нибудь в театр — может быть, знаменитым певцом стал бы.

Рядовой Полуботок и старшина Степанов спускаются по массивным деревянным ступенькам и движутся через двор солдатской зоны по направлению к воротам.

Во дворе слоняются без дела несколько солдат срочной службы; трое зэков расчищают снег под конвоем часового с автоматом. У ворот стоит другой часовой — это пост номер один. Этот часовой отпирает железную дверцу в железных воротах, и старшина Степанов первым выходит за пределы роты. Полуботок же, перед тем как выйти, оборачивается назад и радостно кричит часовому и всем остальным — солдатам и зэкам:

— Счастливо оставаться, ребятки! Через десять суток я вернусь к вам, на Свободу!

Степанову эта шутка очень не нравится, и он недовольно бурчит:

— Пойдём, пойдём, трепло чёртово! «На свободу»… Остряк-самоучка…

Железная дверь с грохотом закрывается, как бы заявляя всем своим суровым видом: ты изгнан!

Рядовой и старшина идут по улице Достоевского.

Слева, за декоративным чугунным забором, мрачные, почти крепостные стены громадной тюрьмы, справа — обычные дома: один, тот, что прямо напротив тюремных ворот — вполне современный и красивый, а остальные — дореволюционные трущобы.

Это не простое место, а историческое: в суровые годы кровавого царского режима пламенные революционеры томились вот за этими самыми стенами. Причём — в самом прямом смысле за этими самыми. Именно вот в этом месте, где сейчас прохаживается сверхсрочник с автоматом, был совершён взрыв стены, и в образовавшийся пролом все борцы за светлое будущее самым пламенным образом вырвались на свободу и благополучно сбежали, и вот теперь страна наслаждается тем, что они ей подарили.