В результате для китайского крестьянина приморских провинций стало более выгодным использование иностранной пряжи, чем пряжи отечественного производства. В образовавшуюся брешь между собственно земледелием и крестьянской домашней промышленностью устремился торгово-ростовщический капитал, взявший на себя прежде всего снабжение сельских дворов в деревнях, расположенных неподалеку от портов, открытых для торговли, иностранной фабричной пряжей. За небольшое вознаграждение крестьяне сначала на ткацких станках традиционного типа производили ткани для местных торговцев. Следующим этапом было предоставление дворам, которые оказались таким образом вовлеченными в буржуазное предпринимательство, более современной ткацкой техники. Этот процесс представлял не что иное, как зарождение наиболее простых форм мануфактурного производства, ориентированного на удовлетворение потребностей не только замкнутого крестьянского хозяйства, но и постепенно формирующегося национального рынка.

Основным внешнеторговым партнером Китая во второй половине XIX в. продолжала оставаться Британская империя, на долю которой приходилось около 2/3 китайского импорта и примерно 50% экспорта. Другие державы стремились также к увеличению своего присутствия на китайском рынке. В 80-х гг. XIX в. важным торговым партнером Китая становятся США, ввозившие в Китай керосин — один из весьма существенных элементов китайского импорта.

Еще одним, третьим, путем развития в Китае капитализма было создание иностранного капиталистического сектора в китайской экономике. Вследствие недальновидной политики цинского правительства и постоянного давления со стороны иностранцев, опиравшихся на авторитетное превосходство европейского оружия, система таможенных отношений действовала в Китае в пользу иностранного капитала, а не зарождавшегося национального предпринимательства. В результате второй «опиумной» войны таможни оказались под иностранным контролем. Еще в 1859 г. под давлением англичан было создано Управление императорскими таможнями. Вскоре во главе его были поставлены иностранцы, призванные следить за выполнением Китаем обязательства по выплате контрибуций, которые обеспечивались отчислениями от таможенных сборов. В течение нескольких десятилетий во главе китайских таможен стоял англичанин Харт, а к середине 90-х гг. в них служило около 800 иностранцев, большинство из которых составляли англичане. Неудивительно, что экспортные пошлины (что было важно в первую очередь для национального предпринимательства) примерно в два раза превышали импортные. Это свидетельствовало о том, что цинское правительство проводило, в сущности, протекционистскую политику, но по отношению к иностранному капиталу.

К концу XIX в. в Китае действовало около 600 иностранных фирм, в том числе более 100 промышленных предприятий, представлявших наиболее современный сектор китайской экономики. Это были верфи, доки, шелкопрядильные, ткацкие, маслобойные, газовые, чаеперерабатывающие заводы и т.д. Кроме того, иностранцы занимали серьезные позиции в сфере современных финансов, транспорта, связи.

Мировой рынок, иностранное предпринимательство на протяжении второй половины XIX в. все интенсивнее и глубже проникали в структуры китайской традиционной экономики. С 60-х гг. Север, с 70-х гг. провинции бассейна Янцзы, в 80-е гг. юго-западные, а с конца XIX в. и северо-восточные регионы Китая оказываются периферийным элементом мирового рынка. Разумеется, эти процессы свидетельствовали о том, что традиционный Китай постепенно становился «полукапиталистическим», однако степень вовлеченности китайской экономики в мировые хозяйственные связи и в первое десятилетие XX в. оказалась сравнительно незначительной.

В целом становление капитализма в Китае (впрочем, как и в других полуколониальных и зависимых странах, превратившихся в периферию мирового капиталистического хозяйства) отличалось рядом существенных особенностей по сравнению с классическим течением этого процесса в истории европейской цивилизации. Здесь не столько происходило вытеснение менее развитых форм буржуазного предпринимательства более современными, сколько одновременный рост и наиболее архаических (элементарные формы мануфактуры), и самых развитых его проявлений (крупная фабрика, основанная на использовании современных машин).

Причем в сфере технологически наиболее совершенной индустрии монопольные позиции принадлежали традиционному государству и иностранному капиталу. Это объективно ставило зарождающуюся национальную буржуазию в ситуацию конфликта как с устоями деспотической государственности, так и с колониальными державами Запада, являясь источником проявления китайского национализма. В отличие от традиционной ксенофобии этот национализм стремился (соединить призыв к возрождению независимого и могущественного Китая с идеалами модернизации, понимаемой как перенесение на китайскую почву не только современных индустриальных отношений, но и социальных и политических порядков.

Неизбежным историческим парадоксом складывающейся ситуации было то, что объединение на основе современного рынка и современных форм политической организации было возможно в результате распада прежней политической системы, зиждившейся на скрепляющем общество единстве, обеспечиваемом «восточным» деспотизмом. Правившая в Китае маньчжурская династия объективно не была заинтересована в быстром экономическом развитии страны, поскольку неизбежным следствием этого стало бы усиление ханьцев и упадок господствующего положения маньчжуров. Ростки будущей дезорганизации этого традиционного общества содержались в региональном милитаризме, становившемся на протяжении второй половины XIX в. все более влиятельным фактором китайской внутренней политики.

Тридцатилетний опыт проведения политики «самоусиления» продемонстрировал, что маньчжурская монархия оказалась неспособной эффективно соединить отстаивание независимости страны и ее модернизацию. Китай все больше приобретал признаки полуколониальной страны.

Неприятие достижений Запада, за исключением военных технологий и производства оружия, характерное для маньчжурских правителей, разделяла и большая часть представителей традиционного китайского господствующего класса. Шэньши, обязанные своим общественным статусом конфуцианским устоям китайской деспотии, отвергали возможность реформ политических институтов. Тем не менее в конце XIX в. среди молодежи, получившей традиционное образование и связывавшей свое будущее с государственной службой, формируется оппозиционное движение, участники которого приходят к мысли о необходимости не только экономических перемен, технологических нововведений, но и реформ, затрагивающих основы политической системы империи. Главным побудительным мотивом, заставлявшим их отстаивать реформы, осуществление которых могло привести к упадку традиционного господствующего класса, частью которого они сами являлись, была необходимость открыть дорогу становлению независимого и процветающего Китая. По их мнению, это было невозможно без более широких заимствований западного опыта в области не только экономических, но также и политических отношений.

Это оппозиционное движение сторонников реформ знаменовало собой наступление нового этапа в развитии китайского национализма, стремившегося теперь соединить тысячелетнюю традицию Срединного государства с восприятием экономических достижений Запада и его опыта парламентской демократии. К намеченной цели реформаторы полагали возможным прийти путем преобразований политической системы Китая сверху, в результате реформ, предпринятых самим императором. Их идеал — конституционная монархия, по типу той, что была установлена в Японии после реставрации Мэйдзи.

Видную роль в движении реформаторов сыграла группа молодых соискателей ученых званий, главным образом выходцев из южных провинций Китая, испытавших наибольшее влияние Запада. Признанным лидером оппозиционеров был Кан Ювэй (1858—1927), происходивший из семьи гуандунских шэньши. Это был в высшей степени талантливый человек, получивший превосходное конфуцианское образование. В возрасте 27 лет он выдержал экзамены на высшее ученое звание цзиньши. К этому времени его имя было уже широко известно среди шэньши благодаря целому ряду его работ, посвященных конфуцианству. В своих трудах Кан Ювэй стремился выявить искажения оригинальных текстов, принадлежащих отцу китайской философии, и представить Конфуция одним из первых реформаторов китайской традиции. Он считал это необходимым для обоснования возможности преобразований в китайской империи конца XIX в.