Когда старик помер, на небесах не особо обрадовались. Зато не было и особой печали, если о таковой вообще можно говорить, на Чарлбери-Драйв — тихой и приятной улочке с домиками-близнецами, на которой он жил после выхода на пенсию. И все же некоторые соседи, в основном женщины, поддерживали с ним сдержанно-любезные контакты, толкая детские коляски или коляски из супермаркета мимо ухоженного газона перед его домом. Когда было объявлено, что погребальная церемония назначена на субботу, две из этих женщин решили на них поприсутствовать. Одной из них была Маргарет Бауман.

— Как я выгляжу? — спросила она.

— Чудесно! — Он не поднял глаз от результатов конных забегов, так как и без того знал, что его жена заботится о своем внешнем виде: высокая и симпатичная, одежда на ней выглядела прекрасно, неважно была ли она предназначена для танцев, свадеб, вечеринок… или же похорон.

— Ну? Давай же, посмотри на меня! Как я тебе?

Он поднял голову и рассеяно кивнул, осматривая ее черный костюм. Она действительно выглядела хорошо. Что еще можно было сказать?

— Выглядишь чудесно, — повторил он.

С неподходящей к данному случаю радостью она покрутилась на высоких каблуках своих новых официальных туфель из черной кожи, полностью сознавая, что смотрится действительно привлекательно. Немного располнели бедра по сравнению с тем днем большого разочарования, когда она, двадцатилетняя девица, стройная как тополь (за год до замужества), не преуспела в попытке стать стюардессой. Сегодня, шестнадцать лет спустя, она без труда могла бы обеспечить себе центральное место в Боинге 737 — и она это знала! Вопреки всему, ее икры и щиколотки были почти так же тонки, как и тогда, когда ее тело в ночной рубашке скользнуло между жесткими белоснежными простынями их свадебной постели во время медового месяца, проведенного в одном из отелей в Торки. Только ноги ее с мозолистыми образованиями на суставах пальцев говорили о приближающемся пожилом возрасте.

Ну, нет, не только это, если уж быть честной перед собой. Не нужно забывать и о еженедельных променадах до одной дорогой клиники в Оксфорде… Но она предпочитала не задумываться об этом. («Променад» было словом, которым она очень гордилась, так как подцепила его у себя на работе в Экзаменационной Палате Оксфордского университета)

— Ну? — настаивала она.

Он вновь оглядел ее, на этот раз внимательнее.

— Ты ведь сменишь обувь?

— Что? — в ее орехового цвета глазах мелькнуло растерянное, умоляющее и беззащитное выражение. Она невольно провела левой рукой по коротким окрашенным белокурым волосам, а пальцами правой беспомощно попыталась сбросить несуществующую пылинку, угрожавшую ее безупречной и дорогой одежде.

— Льет как из ведра, не замечаешь? — сказал он.

По оконному стеклу струилась вода, и когда он изрекал это, стук дождевых капель вновь напомнил о плохом настроении ветреного неба.

Она опустила взгляд на новые, купленные для этого случая черные туфли — очень классические и удобные. Но прежде, чем успела ответить, он продолжил.

— Ты же сказала, что его должны похоронить?

Какое-то время слово «похоронить» не доходило до ее сознания, будто было одним из тех слов, которые нужно искать в словаре. Но потом она вспомнила, что покойного не будут кремировать, а выроют глубокую дыру с ровными стенами в глине оранжевого оттенка, в которую опустят на ремнях гроб. Она видела подобное по телевизору, и в кино, и в этих сценах всегда шел дождь.

Она посмотрела в окно — поскучневшая и разочарованная.

— Я только пытаюсь тебе сказать, что ты промочишь ноги, — он развернул центральную страницу своей газеты, и начал читать про необыкновенную сексуальную мощь всемирно известного игрока в бильярд.

До этого момента события в семье Бауманов могли бы еще какое-то время течь с обычной размеренной скоростью. Как оказалось, не суждено.

Последнее, что Маргатет хотела бы — это испортить новые туфли. Ну, хорошо. Она действительно их купила для похорон, но было бы нелепо выбрасывать на ветер больше пятидесяти фунтов. Не обязательно месить в них грязь церковного двора, да и просто выходить в них в такую погоду полная глупость. Она вновь посмотрела вниз на свое дорогое приобретение, а потом на каминные часы. Времени было не много. Но она все же решила их сменить. К черному подходят почти все цвета, и серая обувь будет как раз что надо. Но если надеть другие туфли, не будет ли шикарнее взять и другую сумку? Да! У нее есть серая кожаная сумка, которая чудесно сочетается с туфлями.

Она побежала наверх по лестнице — так нетерпеливо. И так фатально.

Всего через минуту после принятия этого решения Томас оставил газету и пошел открывать на стук входную дверь. Дружеским кивком он поприветствовал невзрачно одетую молодую женщину, которая стояла под проливным дождем на веранде с длинным, кричаще многоцветным зонтом в руках, в желтых резиновых сапогах до колен, которые ему напомнили передачу о первой высадке человека на Луну. Определенно можно сказать, что некоторые женщины не так щепетильны в отношении моды, как его жена.

— Она почти готова, — сказал он. — Осталось только надеть балетные пуанты для организованной вами прогулки по вспаханным полям.

— Сожалею, что немного опоздала.

— Войдете?

— Лучше не надо, нет времени. Привет, Маргарет.

Элегантные до этого маленькие ножки, которые с легкостью взлетели по лестнице, теперь спускались торжественно, обутые в тяжелые ботинки на толстой подошве. Рука в серой перчатке быстро сунула носовой платочек в серую сумку — и вот, наконец, Маргарет Бауман была готова для похорон.

Как только входная дверь закрылась за обеими женщинами, он бросил взгляд на мокрый газон, простирающийся от окна гостиной до дороги. Вспомнил, что хотел сказать жене, чтобы взяла их машину — «Метро», так как сам выезжать не собирался. Но, очевидно, они уехали на машине ее подруги, так как красно-коричневая «Метро» стояла на подъездной дорожке в гараж. Можно спокойно говорить, что Чарлбери-Драйв малонаселенное место. Дождь лил все также.

Он поднялся на верхний этаж и прошел в гостевую спальню. Там открыл правую дверцу гардероба, предназначенного поглощать сверхпотоки одежды его и супруги. За этой дверцей у правой стены шкафа были сложены одна на другую восемь белых коробок от обуви. Из этой кучи он осторожно вытащил третью коробку снизу. Внутри была бутылка солодового виски, на две трети опорожненная — или на одну треть полная, как вероятно написал бы человек, возжаждавший ее содержимого. Коробка для обуви была стара и со времен свадьбы с Маргарет служила тайным убежищем для двух вещей. В то время, когда он еще играл в футбол, в течение целой недели в ней хранился комплект порнографических снимков, который обошел всех по очереди от ветерана-вратаря до четырнадцатилетнего левого крайнего нападающего. А теперь (причем все чаще) она служила хранилищем для виски, которым он снабжал себя, сознавая, что рискованно превышает полагающийся ему бюджет. Обе тайны были, без сомнения, достаточно преступны, но все же, не из числа смертных грехов. На самом деле он постепенно пришел к выводу, что прекрасная, слегка полноватая Маргарет, вероятно, простила бы ему фотки, но виски — едва ли. А может, простила бы и виски? Вскоре после свадьбы, весьма своевременно, он понял, что она скорее предпочла бы лживую трезвенность, чем пьяную искренность. Но разве она не изменилась? Причем, в последнее время? Вероятно, она не раз ощущала запах, исходивший от него, несмотря на то, что в последние несколько месяцев интимная близость между ними была уже не такой романтичной, а скорее даже эпизодичной и скромной. Не то чтобы подобные соображения особенно его волновали, такая проблема вообще не существовала для него в данный момент.