И это же могу сказать про груди.

ЗНАТОК

Капризен и привередлив,

Продюсер, ни дать ни взять.

Всегда говорил помедлив,

Имея о чём сказать.

Своим подотчётен генам

И словно бы глядя вкось,

Просвечивал как рентгеном

Актрис молодых насквозь.

И этот надёжный метод

Рассматривания на свет

При их очевидных метах

Ему выдавал ответ.

ГЕНИЙ

Малец, в луга скакавший без седла,

А ночь была божественно светла

В местах, по преимуществу лесных,

Где не было от веку крепостных.

Но сам парнишка был аристократ

И многих родовитей во сто крат,

Хотя лишь

в девятнадцать только лет

Он вытянул к учению билет.

БОРЖОМИ

Бутылки "боржоми"

В грузинских домах,

В налипшей соломе,

В чём истинный смак.

Как высшее благо,

Что близко стихам -

Шипящая влага

В разверстый стакан.

Момента удачи

Гостям не забыть -

Вновь чарочку чачи

Боржомом запить.

***

Тесная комнатёнка.

Скверная работёнка.

Рвётся всегда, где тонко.

Жизнь - это только проба.

В общем, смотрите в оба -

С первых минут до гроба.

НА ВЕРАНДЕ

Я когда-то пил и ел,

Явно пользуясь моментом,

На веранде ЦДЛ,

Под слегка провисшим тентом.

Заменялась раз на дню,

Как проверенное благо,

Ресторанного меню

Папиросная бумага.

И с внимательностью всей

Воскрешала нам столица

Потрясающих друзей

Узнаваемые лица.

Как я с ними здесь сидел,

Явно пользуясь моментом! -

На веранде ЦДЛ,

Под слегка провисшим тентом.

РИСК

Жить, профессию выбрав

Лётчика-испытателя,

Дрессировщика тигров

Или вовсе писателя.

БЫК

Был этот бык нахал,

В посёлке много значил.

Нас с мамой напугал -

Я заикаться начал.

Опасность мне открыл -

Мы сделались врагами,

Пока он землю рыл

Копытом и рогами.

Сквозь сонные места

В задумчивой печали

Порою поезда

Товарные стучали.

Зато наверняка

В пути непобедимом

Экспресс отвлёк быка

Гудками, а не дымом.

ОРГАНИЗМ ЧЕЛОВЕКА

Организм человека мглист,

Помещённый в свою шкатулку, -

Существует специалист

По малейшему закоулку.

Снова медики морщат лбы,

Ибо множество есть нюансов

Для познанья чужой судьбы

И наличия наших шансов.

От простуды простой (апчхи!)

До сложнейшей для них загадки -

Хоть любые надень очки,

Хоть какие имей задатки.

ДИАГНОЗ

   Н.С.

Вникала в здешние дела,

Брала больничные уроки,

Но до конца не поняла,

Что делать некому упрёки.

Она врачам смотрела в рот,

Но вопреки постам и вахтам

Муж был сражён, как птица влёт,

Своим классическим инфарктом.

ДВОРЕЦ БРАКОСОЧЕТАНИЯ

Эта женщина сурова,

Ибо помнить все должны,

Что напутственное слово

Здесь от имени страны.

И хотя бы малой частью

Приобщась к чужому счастью,

Смотрит сдержанно она,

Отчуждённо холодна.

В общем, жизнь её не сахар.

Так за строгою межой

Существует инкассатор

С крупной суммою чужой.

БОКС В ЦИРКЕ НА ЦВЕТНОМ БУЛЬВАРЕ

Я видел здесь Карандаша,

Потом Никулина, Попова.

Улыбкой полнится душа

От изобилия такого.

Но возникал мотив иной,

А в представлениях заминка -

Среди арены цирковой

Квадрат сверкающего ринга.

Прицельной памяти улов,

Суровой молодости веха,

Где Шоцикас и Королёв,

И тут уж вправду не до смеха.

И силой близкого родства

Победы нашему желая, -

Послевоенная Москва,

Доверчивая и живая.

Мой Бунин

УХОДЯЩАЯ ЛИТЕРНАТУРА

Всё началось с поездки вместе с П. Палиевским в Тарусу, милый провинциальный городок на берегу Оки (куда даже не провели железнодорожную ветку). Наша добрая библиотекарша Галина Никифоровна разрешила мне взять с собой одиннадцать томов Собрания сочинений Бунина (Берлин, 1934-1936) и монографию о нём Кирилла Зайцева (Берлин, без даты). Там, в мире волшебной среднерусской природы, бунинские произведения читались и перечитывались мною с особенной остротой проникновения, я исписал несколько тетрадей, процитировав все его прозаические сочинения и выписав десятки стихов. Сделал подробный конспект и монографии Кирилла Зайцева.

Но, конечно, главная работа была в спецхране Ленинки. К этой поре - на правах "младшего" - я вошёл в число беззаветно преданных русскому зарубежью "катакомбных литературоведов" (А.О. Храбровицкий, Н.П. Смирнов, П.Л. Вячеславов, Э.М. Ротштейн). Первой моей попыткой была студенческая статья "Толстой и Бунин", вышедшая в сборнике под редакцией проф. Н.К. Гудзия, нашего доброго наставника и руководителя толстовского семинара. Затем я написал первую работу о Бунине ("Вопросы литературы", 1957, № 5). Уже на стадии вёрстки я был огорошен отзывом главного редактора А.Г. Дементьева, отметившего, что "работа написана хорошо". Но далее шли серьёзные упрёки: "[?]замешена она на плохих дрожжах. Вся она (объективно) проникнута мыслью о том, что для искусства не имеют никакого значения ни политическая позиция, ни судьба художника[?]

На этой основе вырастает гиперболическая идеализация творчества Бунина. Становится непонятным, почему мировое признание заслужили и всемирно-историческую роль сыграли произведения Горького, а не Бунина. Или Вы думаете, что потомство, история произведут переоценку ценностей", - и т.д.

Но даже изуродованная, работа моя о Бунине вызвала шквал гневных отзывов. Пожалуй, единственным добрым откликом была оценка из-за океана, которую дал в нью-йоркском "Русском слове" автор знаменитой книги "Русская литература в изгнании" Глеб Струве, впрочем, упрекнувший меня в следовании "советской версии", навязанной Дементьевым. Но так или иначе появление этой статьи отдалило возможность опубликовать книгу о Бунине на целых десять лет.

К этой поре поддержку и помощь я получал от парижской эмиграции. В.Н. Муромцева-Бунина высылала мне все вышедшие за рубежом книги Бунина и, конечно, прислала свою - "Жизнь Бунина. 1870-1906" с надписью: "Многоуважаемому Олегу Николаевичу Михайлову в надежде, что эта книга поможет Вам в Вашем труде над Буниным, сердечно. Париж. 27.Х.58".