– Вы работали два года на кинофильме «Я – Куба» великих Михаила Константиновича Калатозова и Сергея Павловича Урусевского. Вам понравилось с ними работать? Как вы вообще попали на этот проект?
– Меня «попали» на этот проект упомянутые вами киномастера и мой ровесник Евгений Евтушенко, сценарист фильма. Я понадобился киногруппе как испанист в должности старшего переводчика, был тесно связан на протяжении двух лет съёмок на Кубе с творческой частью – переводом киносценария «туда и обратно», с репетициями, а во время съёмок был «языком» режиссёра и оператора. Это была моя первая заграница, первая страна испанского языка. Мой испанский язык с той поры угадывается как «аплатанáдо», то есть как «кубанизированный». Куба – одна из важных вех моей творческой жизни. А кино, как мне кажется, проглядывает из моих стихов тем, что можно назвать глубиной резкости, панорамированием, рапидной съёмкой: «Через густой поток тепла / растянуто и спело/ над летом девушка плыла / и бегом своим – пела…»
– Как вы относитесь к Федерико Гарсиа Лорке?
– К Лорке я «отношусь» своими переводами из него: «Пепельный небосвод, / платиновая олива, / и чернее смолы / опалённая нива…» В сознание русского читателя он вошёл как жертва нечеловеческого преступления: близ родной Гранады на рассвете 20 августа 1936 года он был расстрелян командой фалангистов рядом с сельским учителем и двумя цыганами-бандерильерос. Перед возращением в Гранаду, в канун её захвата фалангистами, он сказал: «Они не убивают поэтов». У нас лучше других знают, что именно с них и начинают. Этот факт, вызывающий у россиян прямые или подспудные ассоциации с гибелью многих русских гениев – Гумилёва, Мандельштама, Корнилова, Клюева, Васильева, – влияет на понимание его стихов, несколько изменяя их суть. Впрочем, всегда к смыслам написанного прирастает немало новых смыслов. Хотя, для того чтобы новые смыслы прирастали, надо, чтобы это были произведения писателей уровня Гарсиа Лорки. Как большинство крупных испанских поэтов XX века, к примеру, лауреаты Нобелевской премии Хуан Рамон Хименес и Висенте Алейсандре (не забыть братьев Мачадо, Луиса Сернуду, Рафаэля Альберти и ряд других), Лорка – андалусец. У него был акцент южанина, и он любил говорить, что происходит из «Гранадского царства», что родился «в самом сердце Гранадского Дола». Нет Лорки без слов и понятий, связанных с историей и реалиями этой провинции. Чтобы его переводить, надо знать не просто испанский язык, а то, какой он в Андалусии, видеть не только текст, но и породившее этот текст пространство. Лорка гораздо вещественнее, чем он предстаёт в некоторых «хорошо романтизированных переводческих клавирах», как бы отвечающих просьбе «Сделайте нам красиво!» одного из персонажей пьесы Маяковского «Баня». Это не значит, что он абсолютно прозрачен, исследователи до сих пор расшифровывают его образы, и всё это надо бы знать – для перевода не слов, а смыслов. К примеру, один из деятельных популяризаторов Лорки перевёл в «Цыганском романсеро»: «В маленькой кузне цыгане / солнца и стрелы ковали», не поняв, что под soles (солнцами) и flechas (стрелами) Лорка имеет в виду жанры фламенко soleá и endechas. То есть цыгане в кузнях, скажем так, «выковывают свои напевы и танцы…». Магический реализм Лорки не от зауми, а от магического устройства его хрусталика. Лорку породили не только пространство Андалусии и её наречие, но и сама история края, который творился многими народами, где перемешалось столько кровей, красот и страданий. «Я считаю, – сказал Лорка, – что само рождение в Гранаде склоняет меня к сочувственному пониманию гонимых. Цыгана, негра, еврея и мориска, которых все мы носим в себе». Замечательно определил его значение для Испании Дамасо Алонсо: «Тот, кого ждали, кто был необходим, кто должен был быть». В сущности, у Лорки, как и у иных великих, нет последователей, разве что это эпигоны.
– Было ли у нас поколение, сыгравшее ту же роль, что в Испании – поколение 27-го года?
– «Поколением 1927 года» стала называться группа молодых поэтов, в число которых входили Хорхе Гильен, Алонсо, Альберти, Сернуда, Гарсиа Лорка и другие, отметившие трёхсотлетнюю годовщину со дня смерти великого Луиса де Гонгоры-и-Арготе и объявившие себя его последователями. Сами эти имена говорят об их значении для испанской поэзии. Они как бы синтезировали поэтическое наследие Испании. Нечто подобное, полагаю, – наша поэзия Серебряного века.
– Вы сами поэт. Не мешает ли вам это при переводе чужой поэзии? Не возникает ли желания «адаптировать» чужой текст «под себя»?
– Зачем? Я не играю мускулами в переводах, у меня для этого есть собственная поэзия. Куда заманчивее перевоплотиться в другого. Дело это, конечно, куда более кропотливое, нежели «кропание под себя».
– Что вы сейчас читаете? Над чем трудитесь?
– Недавно перечитал Сологуба, Белого. Пишу стихи, набралось три десятка стихотворений на новую книгу. Последняя – «Свобода слов» – вышла только что. Вот уж лет двадцать заканчиваю пьесу в стихах «Боярыня М.», наше буйное время всё больше проясняет и объясняет образ этой замечательной женщины русского, не менее перестроечного, «бунташного» XVII века. Собрал антологию своих избранных переводов, наверное, это будут три тома: Испания, Латинская Америка и другие страны – Португалия и Бразилия, Англия и США и немного из поэтов бывшего СССР. И ещё обобщаю переводческий опыт в книге с условным названием «С испанского…».
– Что важнее в переводе – передать смысл или рисунок, образы или ритм?
– Желательно посильно удержать всё вышеперечисленное. Что в полной мере невозможно, чем-то приходится поступаться, иногда ритмом. Кстати, ритмический и звуковой слух у разных народов неодинаков. В испанском языке, к примеру, гласные сильнее согласных, в русском – наоборот. Главное – не утрачивать смыслы.
– Отличается ли наша школа поэтического перевода от западных? Чем?
– Западные школы сегодня, скорее, пессимистические, они занимаются передачей содержания без воссоздания формы. Вот вам то, что говорит поэт, а как он это говорит, не наше дело. В этом смысле русская школа оптимистична: мы традиционно считаем, что форма – это дополнительное содержание, а вернее – эффект поэзии в слитности того и другого. Это труднодостижимо, но стремиться к этому надо.
– Считаете ли вы, что уровень перевода сейчас упал или, наоборот, поднялся?
– У переводчиков-«самоедов» всех возрастов он не упал, у молодых есть замечательные работы. Но количество халтуры возросло в разы.
– Каково будущее перевода в России? Если фактически у нас есть только один журнал «Иностранная литература», который печатает зарубежную прозу?
– Конечно, для такой страны, как Россия, нужны десятки журналов, которые соревновались бы в публикации зарубежной литературы, в привлечении опытных переводчиков. Нынешняя Россия не поспевает за новыми именами. В Интернете существуют магазины, продающие иностранную литературу на русском языке. О существовании там журналов, пекущихся о новых публикациях, ничего сказать не могу. Нашлись бы средства, я бы такой журнал сделал. Переводу в будущем, как литературе в целом, помогло бы обуздание пиратства, издательской серийности, «формата», попустительства распространителям, диктующим свои правила рыночной игры.
При всём том переводческая деятельность и качество переводов зависят не только от величины журнальных площадей. Не все переводы делаются по заказу. Хард-диск моего компьютера вот-вот лопнет от неопубликованных переводов прозы и стихов.
Беседовала Ксения ЩЕРБИНО
Статья опубликована :
№34 (6335) (2011-08-31) 5
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 2 чел. 12345
