— А что, допускать, чтобы они просто так уволакивали людей?

— возбужденно спросил дядя Виллем,— Ты бы видел, как они выволакивают несчастных из домов!.. Разве их еще недостаточно истязали? И что собираются фрицы дальше с ними делать?

— Я думаю так же, как и ты,— успокаивающе проговорил отец.— Но может, я немного трусливее.

— Или разумнее,— сказала мама.

— Может, это иногда одно и то же,— вздохнул отец.— Сердце подсказывает, что так нельзя и что нужно что-то предпринимать в ответ. Что нельзя просто так оставлять своих ближних на произвол судьбы... Но когда посмотришь на то, что ты можешь сделать против этого, то ведь это — ничего.

— Ну да! — вскипел дядя Виллем.— Протестовать — это мы можем!

— И ты думаешь, что они испугаются?

— Может и нет, но тогда мы, по крайней мере, что-то сделали!

— в отчаянии воскликнул дядя Виллем.

— Будут убитые,— предупредила мама.

Тогда все замолчали...

— Я так же боюсь, как и вы,— вдруг сказал дядя Виллем растерянно,— Но если мы ничего не станем предпринимать, то я больше не могу посмотреть в зеркало. Мне стыдно за самого себя. Хоть я и боюсь, но показать я это не хочу... А теперь я пойду дальше.

— Лишь бы это хорошо закончилось,— вздохнула мама, когда он ушел.

— Это никогда хорошо не кончится,— сказал отец,— но я им восхищаюсь. Я не думаю, что они чего-то добьются от немцев, но бывают моменты, когда просто иначе нельзя. Если ничего не делаешь, то чувствуешь себя предателем по отношению к ближним.

— А только что ты пытался удержать его от участия,— удивилась мама.

— Да ты что? — ответил отец,— Ведь он мой брат. Я не хотел бы, чтобы с ним что-то случилось.

Отцу надо было сходить в центр города, и он взял с собою Фрека. Мама не хотела, чтобы они вышли на улицу, когда везде в городе бастуют. Не успеешь оглянуться и сам уже попал в заваруху, а если начнут стрелять... Никогда не знаешь заранее, что может случиться.

Но дело было безотлагательным, и отец обещал ей быть осторожным, нигде не вмешиваться и как можно скорее вернуться домой. Фрек считал прогулку интересной, но и немного жуткой.

Люди на улице были возбужденными. Было заметно, что что-то назревало.

С молниеносной быстротой весть распространилась по городу.

— Ну, забродило,— пробурчал отец,— напряженность такая, что хоть ножом режь.

Они шли по улице, на которой находились трамвайные пути. На островке безопасности стояла группа кондукторов, взволнованно разговаривавших друг с другом. Были здесь и обычные люди.

И вдруг из-за угла показался трамвай. Со скрежетом на повороте он завернул на улицу. Тут поднялся большой шум.

— Почему он едет? — спросил Фрек,— они ведь бастуют?

— Этот нет, ты же видишь,— сказал отец.— Может он один из тех, кто не осмелился участвовать. Или нацист, тоже возможно.

Мужчины перешли с островка безопасности на рельсы и заставили трамвай остановиться. Потом они взобрались на вагон и принудили водителя выйти из кабины. Он не сопротивлялся, так как против такого превосходства сил все равно ничего не мог сделать.

А потом... Фрек не мог поверить своим глазам. Потом они встали в ряд вдоль трамвая и начали под громкие крики раскачивать его, пока он не опрокинулся набок и с большим грохотом перевернулся.

Прибежали полицейские. Забастовщики не обращали на них внимания.

— Бежим! — приказал отец. Он хотел быстро уйти отсюда прежде, чем начнется расправа.

Но вот уже по улице мчались вооруженные военные на двух мотоциклах с коляской. Это были люди из пресловутой немецкой полиции. Во мгновение ока улица опустела. Куда люди так быстро делись, для Фрека осталось загадкой. Видимо, жители соседних домов, рассчитывая на разгон, оставили двери приоткрытыми.

Но нескольким мужчинам меньше повезло. Они пытались спастись бегством и этим только привлекли внимание немцев, которые быстро догнали их на своих мотоциклах.

Раздались громкие вопли. Фрек увидел, как троих мужчин схватили и швырнули на мостовую. Когда они захотели вскочить, их стали топтать ногами и бить прикладами.

— Еврей! — услышал он крики немцев.

Арестантам приказали лежать на животе, и к своему ужасу Фрек увидел, как один фашист поставил свой тяжелый сапог на затылок одной жертвы. От объявшего его страха Фреку стало дурно. На дороге он увидел кровь. Он дрожал, хотел кричать. Сказать, что это подло, что не надо так, нельзя так...

— Пошли,— сказал отец хриплым голосом и потянул его за собой.

Теперь солдаты повернулись к ним.

— Мах шнелл, лос![3] — закричали они и угрожающе замахали винтовками. Это значило, что им нужно было убираться.

Фрек бежал за отцом, как во сне. Без слов от ужаса.

Внутри у него все рыдало. Он чувствовал себя таким беспомощным. И он знал, что отец чувствовал то же самое. И дядя Виллем. И трамвайные рабочие. Собственно, каждый.

Салли становился все молчаливее. Какими необузданно веселыми их игры были прежде, такими сдержанными они стали теперь. Раньше они, бывало, уходили далеко, гуляя по Амстердаму, и часто часами играли в парке им. Вондела. Тогда они не знали забот в отношении безопасности Салли. Сейчас же они не удалялись от дома и обычно сидели в комнате. Дома у Салли появилось что-то непривычное. Чувствовалась такая атмосфера, будто они чего-то ждали. Фрек заметил, что они всего пугались. Когда звонили или стучали в дверь, то все замирали и казалось, что каждый переставал дышать.

Тогда он чувствовал, как в нем поднимается беспомощный гнев. Чем провинились эти люди, что им приходилось так жить? Улыбки исчезли. Ими овладел страх. Они знали, что их ожидает. И что станет действительностью то, чего они так боялись.

Мучительная неизвестность лишила их всякой радости. Когда в их квартире застучат тяжелые сапоги и раздадутся грубые команды безжалостных солдат, которые уведут их неизвестно куда? С родственниками и знакомыми это уже произошло. Они знали эти истории, и у них самих наготове стояли чемоданы. Фрек старался не смотреть в ту сторону, когда он был у Салли. Они нагоняли на него такую тоску.

— Я хочу тебе что-то подарить, Фрек,— сказал однажды Салли.

Он протянул ему свисток. Это был очень хороший свисток с красивым шнурком, чтобы носить его на шее. Эта вещь производила такой звук, который был слышен через несколько улиц. Мальчишкам это всегда сильно нравилось, но мама Салли сказала, что этот свист пронизывает ее до костей, и Салли было строго запрещено свистеть в доме. Ну да, это он больше и не делал. Но все же, это был такой свисток! Фантастика!

Они сами придумали с ним игру. Когда они находились в парке, один уходил прятаться как можно дальше и время от времени дул в свисток, а другой должен был найти его по звуку. Особенно зимой, когда рано наступали сумерки, игра была очень увлекательной.

Этот свисток был гордостью Салли, и все ребята в школе завидовали ему. О таком свистке приходилось только мечтать. А теперь Салли решил просто так отдать его? Фрек и слышать не хотел об этом.

— Мне он все равно больше не нужен,— настаивал Салли.

— А после войны будет,— сказал Фрек.

— Тогда сохрани его для меня,— сказал Салли.

Но Фрек не взял свисток. У него было такое чувство, будто он этим навлечет на них беду. Будто это уже значило проститься с Салли, а он и думать не хотел, что придется потерять друга.

Однажды вечером Фрек сходил в магазин для бабушки Кломп и был на пути к ней, когда его вдруг остановил большой мальчишка и потащил в подъезд.

Он сильно испугался и хотел вырваться, но мальчишка объяснил, что не сделает ему ничего плохого. Теперь Фрек узнал его. Он жил через несколько домов от Салли. Его родители находились в НСП, а сам он был членом молодежной организации нацистов “Юные штурмовики”. Что этот предатель мог хотеть от него?

Шепотом, запинаясь и заикаясь, мальчишка рассказал, как он дома услышал, что хотят забрать Салли и его родных. Они должны были явиться по повестке, но не пришли.