У Фрека вдруг появилась диковинная мысль: может отец тоже этого боится? Как Гитлер евреев?

Ну, выдумал еще! Так нельзя! Его отец абсолютно ничего не имел против евреев. Против немцев, да! Он еще никогда не слышал, чтобы отец говорил о добрых немцах. Но бабушка Кломп права, естественно, были и такие. Но об отце он не должен так глупо думать!

Его отец или Гитлер — большая разница!

Они играли в футбол. Германия против Голландии, без этого сейчас не обходилось. Играли прямо через дорогу, в то время такое было возможно, в общем-то, конечно, это было запрещено.

Но движения на той улице, где жил Фрек, почти что не было. К тому же сейчас, во время войны, у полиции были дела поважнее, чем запрещать мальчишкам играть на дороге.

Воротами служили камни, которые положили около тротуара, а играли они теннисным мячиком. Война или нет, Фреку и другим ребятам его улицы нужно куда-то девать энергию. Игра была напряженной, и, к счастью, Голландия победила.

Но это, увы, не соответствовало последним сообщениям. Хотя голландские солдаты сражались в разных местах очень мужественно, им приходилось отступать перед гораздо лучше вооруженными немцами, которые, кроме того, были лучше подготовлены к войне.

Корнвердерзанд и Греббелини стали символами героического мужества, а так же незабываемым стал мост около Мурдейка, где солдаты морской пехоты дрались, как львы.

На нефтяном порту к северу от Амстердама подожгли резервуары с запасами горючего. Огромные черные облака поднимались в том месте и ползли над столицей.

Это была страшная картина. Каждый понимал, что это — плохой признак. Немцы приближались! Драгоценные запасы нефти никто не хотел оставить им.

Тринадцатого мая враги прорвались в Греббелине, и голландская армия беспорядочно отступала. Четырнадцатого мая бомбили Роттердам, и страшное разрушение города положило конец войне. Голландия капитулировала. Фрек видел, как взрослые люди плачут от гнева и скорби. Некоторые ругались и проклинали немцев.

— Нас ждет трудное время,— сказала бабушка Кломп.

Вдруг Салли опять появился в Амстердаме. Им не посчастливилось там, в Схевенинге. Кораблей, переполненных беженцами, уплыло много, но для большинства из них места не оказалось. Для его дяди и тети тоже.

— Англичане придут и прогонят всех немцем обратно в хеймат,— попробовал утешить своего друга Фрек.

Но Салли только посмотрел на него печальным взглядом своих красивых, темных глаз, который Фрек никогда больше не забудет.

Германия побеждала на всех фронтах. Армии Адольфа Гитлера казались непобедимыми. По радио они постоянно хвастались своими победами. В своих веселых маршах они высмеивали врагов.

Они поедут в Англию. Еще немного, и вся Европа окажется под их башмаком. Гитлер уже говорил о “тысячелетнем царстве”.

Неужели больше совсем нет надежды?

В начале оккупация казалась не такой уж плохой. Обычные солдаты вели себя порядочно. Многие ребята охотно выполняли для них различные поручения. Недалеко от дома Фрека немцы потребовали отдать школу, и там теперь жила большая группа немецких солдат.

А как они умели петь! Когда они маршировали по улице, то всегда запевали песню. В два голоса, Фреку это очень нравилось. Но ходить за покупками для немецких солдат он предоставлял другим. Как бы прилично они себя не вели, эти немцы, он по внешнему виду не мог определить, кто из них хороший, а кто плохой.

Он постоянно видел перед собой только печальное лицо своего друга Салли.

Прошло не так уж много времени, и уже появились распоряжения, которые показали истинное лицо захватчиков. В первую очередь это почувствовали евреи. Очень хитро и в начале очень осторожно было проведено разделение между евреями и неевреями. С пятнадцати лет и старше каждый получил удостоверение личности. У всех евреев они были помечены большой буквой “Е”. И на этом не остановились! Евреи должны были носить на своей одежде большую желтую звезду с надписью “Еврей”. Даже дети, начиная уже с шести лет!

За этим последовало еще больше несправедливых и злых мер. Евреям больше нельзя было появляться в общественных местах. Ни в парках, ни в кинотеатрах, ни в ресторанах. И не в бассейнах и саунах. Им больше нельзя было работать на предприятиях, которые принадлежали не-евреям. Если у кого-то из них самих была фирма, то они не имели права брать на работу не-еврея.

И так продолжалось.

Немецкие оккупанты оскорбляли их и унижали. Их, по-возможности , совсем вытесняли из общества. Многие еврейские семьи сгонялись для проживания в определенные районы города, которые назывались еврейскими гетто. Действия немцев становились все ожесточеннее. Нарушения правил строго наказывались. За малейшую мелочь могли приговорить к смерти.

То, что бабушка Кломп рассказала ему в первый день войны, принимало для Фрека чем дальше, тем большее значение. Гитлер и евреи — в этом для него состояла война.

Салли забрали из школы. Фрек долго не мог прийти в себя из-за этого. Естественно, его дружба с Салли не стала меньше, но о прежних совместных забавах больше не могло быть и речи.

— Ты будешь играть с Салли, как и раньше. Фрицы еще много что мне скажут,— сказал отец и сжал кулаки.

Но это был беспомощный гнев. Больше он ничего не мог сделать. Ругаться и сердиться.

Но Салли овладела невыразимая печаль.

А англичане все еще не пришли.

Потом начались облавы.

Евреев на улице сгоняли вместе и увозили на грузовиках.

“На работу”,— говорили немцы.

Но когда потом начали забирать и увозить женщин и детей, каждый понял, что это не на работу. Какую работу могли выполнять младенцы? Или это делалось из сочувствия, чтобы семьи оставались вместе?

Этому никто не верил. Люди уже хорошо знали, что немцы совсем не собирались проявлять к евреям дружелюбие. И чем дальше, тем хуже.

— Евреев обвиняют во всем и везде,— сказал отец,— Фрицы обращаются с ними, как с отбросами. А мы против этого бессильны. Как посмотришь, что они делают с этими людьми! Это просто стыд и срам!

Когда он потом рассказал, что сам видел издали в еврейском квартале, сердце Фрека сжалось. Его пронзила такая боль, что ему захотелось громко кричать.

Он, собственно, не хотел думать об этом, но в подсознании постоянно трепетала мысль: что будет с Салли?

Дома у Салли все так изменилось.

Сколько радости у них было раньше. Не только еврейский юмор, но больше всего его всегда привлекала теплая атмосфера в этой семье.

— Салли — вылитый отец,— как-то сказал отец Фреку,— веселый парнишка.

Да, но это было прежде. И от этого мало что осталось. Случаи, когда ему удавалось рассмешить Салли, можно было сосчитать... Порой Фрек из-за этого не мог уснуть.

Однажды, а точнее 25 февраля 1941, — и ни один переживший это амстердамец когда-либо его забудет — к ним вбежал взволнованный дядя Фрека.

— Все, мы бастуем! — тяжело дыша, сказал он.— Больше мы терпеть не будем! Мы фрицам покажем!

— Что мы им покажем? — спросил отец, пододвигая своему брату стул, чтобы тот сел.

— Нет, я садиться не буду, я сразу пойду дальше. Мы будем бастовать!

— Немцы вас убьют! — с испугом воскликнул отец.

— За одну забастовку они весь Амстердам не перестреляют,— ответил дядя Виллем. Но трезвое замечание отца немного остудило его.

— Я не знаю, на что они способны, они ни перед чем не останавливаются,— сказал отец.

— В любом случае, трамваи уже не ходят...— сказал дядя Виллем.— В северном районе на всех предприятиях призывают к стачке. Городские мусорщики, вероятно, тоже будут участвовать. Смотри, у меня с собой листовки для распространения.

— Будь осторожен,— предупредила мама,— Мне кажется, что мы уже достаточно видели, чтобы знать, на что фрицы способны. Разве ты думаешь, что они просто так с этим смирятся? Забастовка во время войны?! Как такое могло прийти вам в голову!