Кеннаг спала мертвым сном и видела странные сны.

Разрушения и кровь пришли с моря, обрушившись на простых людей, служивших своему Богу. Сотни кораблей окружили берега священного острова, и тысячи воинов хлынули на землю, подобно туче прожорливой, опустошающей поля саранчи. Они убивали всех без разбора, и там, где проходила эта дикая орда, оставались безжизненные тела убиенных монахов. Их даже не успевали похоронить как положено, и они разлагались, не оставляя после себя ни камня, ни креста, обозначавших место, где прошла их жизнь.

Кровь была повсюду, от нее покраснело море, и из этой красной бездны вышел конь вроде того белого коня, на котором восседал молодой мужчина. И конь этот был вовсе не конь, а вместилище ненависти и огня, и нес он боль…

Бран, ее возлюбленный, был мертв. Длинные черные волосы шевелились под ветром, но родное лицо оставалось бледным, а глаза пустыми и невидящими. Он лежал на том же самом острове, окруженный телами убитых монахов, но она почему-то знала, что он умер только что, что монахи пали раньше, что…

— Бран!

Кеннаг выкрикнула его имя, и крик разбудил и ее саму, и всех остальных. Рассвет уже успел разогнать тьму, посеребрив землю, людей, снег и придав теплоту и мягкость огромному каменному кресту, под которым они спали.

— Кеннаг?

Элвин еще не совсем отошел ото сна и теперь, мигая, смотрел на нее. Они уснули спина к спине, положив между собой посох — так пожелал Элвин, а не она. Но ночью, ища тепла, они нашли его в объятиях. Кеннаг уже сидела, хватая ртом холодный воздух и все еще вцепившись в руку Элвина мертвой хваткой.

Мертвец. Бран. Нет, нет. Пожалуйста, матушка Бригида…

— Кеннаг? — уже настойчивее повторил Элвин. — Ты… ты что-то видела?

Она кивнула. В горле стало сухо-сухо, будто крик опалил его огнем.

— Воды, — прохрипела Кеннаг, и Элвин, пошарив рукой вокруг себя, подал ей наполовину наполненный мех.

Она сделала несколько жадных глотков. Вода уже отдавала затхлостью, но была по крайней мере прохладной.

— Викинги поубивали всех монахов на острове, — слегка дрожащим голосом сказала Кеннаг. — Огромный флот, больше любого, о каком мне приходилось слышать, напал на…

Название острова, если она и знала его, совершенно вылетело из головы. Кеннаг попыталась напрячь память, но ничего не получилось.

— Нет. — Она покачала головой. — Не помню. Какой-то небольшой остров. Похожий на мою родину, Далриаду. Они всех перебили, но не тронули скот.

— Что? — Элвин нахмурился. — Странно. Я что-то ничего не понимаю.

Она печально улыбнулась. При том малом, что было известно, они пытались придать значение каждому случаю, найти глубинный смысл. Еще бы. Улыбка сползла с ее лица, когда в памяти всплыл весь сон.

— После того как монахов убили, море будто стало красным от крови.

— Вторая чаша, — приглушенно произнес Элвин.

— А потом из моря крови появился конь.

— Рыжий Конь — Вторая Печать! А ты видела, кто сидел на нем?

Кеннаг покачала головой.

— Нет, после этого я увидела другое… — Она не смогла продолжить.

— Что? Что ты увидела? Расскажи!

Его пальцы, до того спокойно лежавшие на ее плече, словно превратились вдруг в когти. Почувствовав, как застучало сердце, Кеннаг отдернула руку и поднялась. Задеревеневшие от холода мышцы повиновались плохо, но она ощутила потребность в движении.

— Нет.

— Но это может быть важно. Если тебе кажется, что ничего необычного не…

— Я же сказала «нет»! — Ее хриплый голос прозвучал непривычно резко в застывшем утреннем воздухе. — То, что я видела, не имеет никакого отношения к нашей задаче. Никакого.

— Откуда тебе знать, что…

— К черту, Элвин! Оставь меня в покое!

Она сложила на груди дрожащие руки и уставилась на дорогу, по которой они пришли, всем сердцем желая вернуться к уютной, знакомой обстановке.

За спиной послышались звуки. Осел и кошка забормотали о чем-то своем. Элвин молча собирал поклажу.

Горечь не прошла, затаившись где-то в груди холодной льдинкой, но Кеннаг уже жалела о том, что так резко оборвала расспросы Элвина. Он же не виноват, что ей явилось столь жуткое видение. И по-своему, Элвин был прав. Ее дар должен послужить им обоим, всему миру. И в других обстоятельствах она бы, конечно, поделилась с ним увиденным. Каким бы горьким, непонятным или бессмысленным оно ни было.

Но это…

Разве можно рассказать мальчику о Бране? Как говорить с Элвином о жизни или смерти Брана? Что знает монах о любви и страсти? Нет, она не жалела о том, что оставила страшное видение при себе, но стыдилась того, что так грубо обошлась со своим спутником.

Сделав глубокий вдох, Кеннаг обернулась.

— Элвин, мне…

Как трогательно и жалко он выглядел, пытаясь взвалить тюк на спину Валаама. С одной здоровой рукой многого не сделаешь. Тюк выскользнул из неуклюжих пальцев, и Кеннаг, не думая, метнулась, чтобы не дать ему упасть в грязь.

Они посмотрели друг на друга, стоя по обе стороны от осла. В карих глазах Элвина горела злость, лицо покраснело.

— Думаешь, я очень хочу быть здесь? Думаешь, я не желал бы вернуться в монастырь святого Эйдана и заниматься тем, что мне близко и знакомо? Есть два раза в день горячую, сытную пищу, размышлять о своем, быть с Богом или братьями, которые знают меня и принимают таким, какой я есть, с одной рукой и всем прочим?

Неприкрытая обида, омрачавшая его лицо, заставила Кеннаг покраснеть.

— Элвин, извини…

Но он явно не желал ее слушать.

— Я здесь, потому что должен быть здесь. Мне так же хочется быть с тобой, как тебе со мной. Прискорбно, что тебе достался в спутники калека-монах, но я стараюсь изо всех сил. Ты тщеславная и надменная, как все женщины, и мне не понятно, как кто-то выбрал такую, как ты, для этого задания…

Поток слов внезапно смолк, и Элвин сглотнул. В воздухе повисла тишина. Помолчав, он продолжил:

— Еще меньше я понимаю, почему выбрали меня. Но так случилось, и нам ничего другого не остается, как работать сообща. У тебя есть эта способность, дар, который недоступен мне, но я стараюсь понять. Ты решаешь, что можно рассказать, а чего нельзя, но ведь любая мелочь важна, любой обрывок знаний способен указать на грань между жизнью, как мы ее знаем, и вечным Адом, который, в чем я не сомневаюсь, не придется по вкусу даже тебе.

Юноша снова злился, и Кеннаг не винила его в этом. Ее собственная злость уже выплеснулась, и она слушала молча, не прерывая монаха.

— Я ничего не знаю о тебе, но думаю, нам не на что надеяться. Мне не понятно, как эта странно составленная группа может добиться успеха, но скорее на меня падет вечное проклятие, чем я откажусь от исполнения долга. Я буду рассказывать тебе все, даже если покажусь глупцом, даже если мои сведения покажутся ненужными. Потому что я не хочу оглядываться потом назад и думать, что не сделал всего, что мог.

Кеннаг молчала, но Элвин, по-видимому, сказал все, что хотел. В напряженной тишине они навьючили лошадь и осла и приготовились следовать дальше. Было уже совсем светло, и дорога впереди лежала, как на ладони.

— Извини, — сказала наконец Кеннаг.

— Мне все равно.

Она пожала плечами, скрывая обиду.

— Как хочешь.

Долгое время они ехали молча. Животные тоже прикусили языки. Дорога начала то подниматься, то спускаться. В одном месте им пришлось перевалить через высокий кряж, и у Кеннаг перехватило дыхание.

Прямо перед ними, над равнинным пейзажем, гордо возвышался громадный зеленый холм, Тор, как называли эти одинокие утесы местные жители. Кеннаг почувствовала, как мурашки пробежали у нее по спине. Такое же чувство возникло у нее в ту ночь — неужели это было всего лишь одиннадцать дней назад? — когда она впервые увидела свет внутри пологого холма эльфов.

Священное место. Она ощутила это, и названия, прежде ей неведомые, всплыли из каких-то глубин памяти: Авалон, Инис, Витран. Стеклянный Остров.