– Что привело вас ко мне в воскресный полдень? – спросила она, выпустив герцога из объятий, и жестом предложила ему вернуться в кресло. – Полагаю, раз вы не воспользовались коммуникатором, дело не из самых срочных, но и тянуть с ним, видимо, нельзя. В противном случае вы потерпели бы до понедельника.
– Да, дело в известном смысле срочное, но немедленного отклика не требующее, – подтвердил ее догадку герцог. – Однако оно может заметно осложнить наше существование, особенно когда станет достоянием оппозиции. Если, конечно, ее шпионы еще не в курсе.
– С ума сойти! – сказала Елизавета, устроившись в кресле и прижав Ариэля к груди. – Ну почему, Аллен, вы всегда преподносите мне именно такие новости? Хоть бы разок заглянули во дворец и сказали: вот, наше величество, шел мимо, решил зайти на огонек. Никаких тревожных известий не поступало, беспокоиться решительно не о чем, так что отдыхайте в свое удовольствие.
– Да, славная картина, – мечтательно согласился Кромарти, но тут же встрепенулся. – Прекрасная… но боюсь, в ближайшее время нам с вами ни на что подобное рассчитывать не приходится.
– Знаю, – вздохнула королева. – Ладно уж, выкладывайте вашу дурную новость.
– Я не уверен, что она совсем уж «дурная», – рассудительно возразил он. – Если разобраться, то она может оказаться и хорошей.
– Аллен, если вы не доберетесь до сути, она станет очень плохой для вас, причем в самое ближайшее время, – с нажимом сказала королева, и герцог издал смешок.
– Хорошо, ваше величество, буду краток. Мы получили официальное обращение президента Сан-Мартина.
– Официальное обращение? – Елизавета нахмурилась, Ариэль насторожил уши. – И в чем его суть?
– Боюсь, ваше величество, это несколько сложно.
– Как и все, касающееся Сан-Мартина, – заметила Елизавета, и герцог в знак согласия печально улыбнулся.
Сан-Мартин принадлежал к мирам с самой высокой силой тяжести, когда-либо обжитых человеком, тамошнее тяготение превосходило стандарт Старой Земли в 2,7 раза. Несмотря на то что предки поселенцев были генетически адаптированы к повышенной гравитации еще до начала колонизации, на этой планете пригодными для жизни были лишь горные районы. Правда на огромной планете имелось множество горных кряжей и плато, иные из которых могли бы посрамить и Гималаи Старой Земли, и хребет Палермо на Новой Корсике.
«Должно быть, – подумала Елизавета с кривой усмешкой, – горы оказывают особое воздействие на генотип горцев. Даже здесь, в Звездном Королевстве, уроженцы таких мест, как Медные Стены или Олимп, более свободолюбивы и упрямы, нежели их равнинные сородичи. Ну, а поскольку Сан-Мартин мог похвастать чуть ли не самыми грандиозными из известных человечеству горами, следовало ожидать, что среди колонистов Галактики его жители окажутся самыми своенравными».
Так оно и было. По сравнению с любым из них даже майор Нэй показался бы человеком уступчивым и податливым. Только этим объяснялось их свирепое и безнадежное сопротивление режиму Народной Республики, тридцать три стандартных года назад аннексировавшей систему звезды Тревора.
Разумеется, впоследствии нашлись люди, примирившиеся со случившимся, отыскались и откровенные коллаборационисты; кое-кто, как бывает во всяком завоеванном мире, искренне проникся идеологией завоевателей. Но подавляющее большинство население видело в хевах захватчиков, а во всех, кто сотрудничает с ними, – вражеских прихвостней и предателей, заслуживающих презрения.
Вследствие этого и прежнее министерство внутренней безопасности, и сменившее его БГБ вынуждены были держать на планете значительный вооруженный контингент. Ситуация усугублялась тем, что в эпоху пролонга несколько десятилетий были не таким уж большим сроком, и слишком многие жители Сан-Мартина хорошо помнили, каким был их мир до «освобождения от гнета эксплуататоров».
С того момента, как адмирал Белой Гавани отбил звезду Тревора, иметь дело с упрямыми горцами пришлось Альянсу – и оказалось, что это далеко не просто. Разумеется, местное население не испытывало ни малейших симпатий к хевам, БГБ и прочим прелестям оккупационного режима, однако, претерпев долгие годы диктата захватчиков, не хотело подчиняться никому, включая и своих освободителей. Стремление патриотов Сан-Мартина создать взамен созданной под эгидой Альянса временной администрации полностью независимое планетарное правительство Елизавета находила естественным и разумным. Со стороны Альянса никто этому не препятствовал, однако сан-мартинцы, с их гипертрофированным свободолюбием, сами создавали себе трудности бесконечными спорами, пререканиями и разногласиями. Наблюдателей от Занзибара и Ализона это просто пугало, и даже представители Грейсона в комиссии по формированию органов управления Сан-Мартина высказывали сомнения в том, что жители планеты смогут в обозримом будущем взять свою судьбу в собственные руки. Хотя планета принадлежала им по праву рождения, многие в комиссии пребывали в убеждении, что члены Альянса просто обязаны защитить планету от экстремизма ее же обитателей.
Представителей Мантикоры и Эревона своеволие сан-мартинцев смущало меньше, поскольку они имели суровый опыт общения с собственным электоратом. Древнее искусство политической борьбы, включавшее умение очернить политических противников, было частью повседневной политической жизни Мантикоры, да и Эревон почти не отставал от Королевства по этой части. При всем своем рвении и энтузиазме жители Сан-Мартина явно не годились в игроки высшей политической лиги, а потому многоопытные мантикорцы и эревонцы предпочитали держаться позиции выжидания, если только раздоры на Сан-Мартине не перейдут в стрельбу. Собственное вмешательство они ограничили главным образом помощью в эвакуации с планеты пособников оккупационного режима, боявшихся, что с обретением полной независимости их соседи могут припомнить прошлое. Насильно никто никого с планеты не выселял, но желающих выехать нашлось немало.
Эта выжидательная позиция оправдала себя, хотя, возможно, не совсем так, как ожидали руководители комиссии. Начав разработку положения о первых планетарных выборах, еще когда хевы захватили Хонор Харрингтон в плен, временная администрация продолжала дискуссию по этому вопросу и после ее воскрешения из мертвых. Никого в Альянсе непрекращающиеся споры не удивляли.
Но что по-настоящему поразило наблюдателей, уже привыкших к шумным и зачастую перераставшим и потасовки спорам сан-мартинцев по всякому поводу и без повода, так это практически мгновенное прекращение балагана после возвращения с Цербера Хесуса Рамиреса.
Заранее такого эффекта не мог предвидеть никто, включая и самого Рамиреса. В некотором смысле на Сан-Мартине заявление хевов о казни Харрингтон вызвало еще большее негодование, чем на Мантикоре, – возможно, думала Елизавета, по той причине, что тамошние жители на собственном опыте знали прелести БГБ. Как бы то ни было, появление Елисейского флота в системе Тревора превратило Сан-Мартин в арену вечного праздника, и даже необходимость делиться своими весьма скромными ресурсами чуть ли не с полумиллионом нежданно-негаданно свалившихся на голову чужаков ничуть не омрачила бурного народного ликования.
Но настоящая буря восторга разразилась, когда стало известно, что коммодор Рамирес, правая рука Хонор Харрингтон, есть не кто иной, как Хесус Рамирес, племянник последнего правившего до оккупации президента независимого Сан-Мартина и фактически последний командующий космическим флотом Сан-Мартина, возглавивший сопротивление после гибели всех старших по званию и заставивший Народный флот отдавать три корабля за каждый корабль защитников свободы, до последнего прикрывавших эвакуацию своих соотечественников на Мантикору. И, как считалось, погибший, когда хевы отрезали все пути к отступлению.
Оккупация принесла семейству Рамирес немало горя. Президент Гектор Рамирес после вынужденного подписания капитуляции планеты был взят под арест, а спустя примерно месяц застрелен «при попытке к бегству». Его брат Мануэль, отец Хесуса, был обвинен в «терроризме» и отправлен на Хевен. По всей видимости, Госбезопасность намеревалась использовать его огромную популярность для оказания давления на подпольные комитеты сопротивления, не прекращавшие нападений на захватчиков, – но не прошло и двух лет, как пленник скончался. Смерть его наступила от естественных причин, о чем хевы, которым от мертвого заложника не было никакого толку, не преминули сообщить. Однако сообщению не поверили ни уцелевшие члены семейства Рамирес, ни простые жители планеты. Мануэль и его брат стали в глазах народа мучениками, а почти все их родственники возглавили ячейки сопротивления.
